Страшилки на ночь. Слабонервным не читать)

[Джеймсон]

Ночная жена

— Ну что, дружище, как ты?

— Да как в сказке. Чем дальше, тем страшнее.

Мы каждую встречу начинали с этого диалога. Все-таки Макс жуткий оптимист. Немного туговат, слишком добрый, в детстве прослыл ботаником. Он не был особым трусом, но конфликтов избегал. Слишком мягкий. Вообще не от мира сего, но есть в нем хорошая черта — мой друг никогда не унывает. Я налил чаю, и тут Максим задумчиво посмотрел на свою кружку, сквозь боль улыбаясь своим мыслям.

— Знаешь, — заговорил он, — а ведь все началось с чая.

— Что именно?

— Ладно, давай по порядку, — он поудобнее устроился на подушках, закашлялся, отдышался и повел свой неспешный рассказ.

* * *

Помнишь, я когда работал, после смены постоянно спал, как сурок? Пришел в тот день уставший, задолбанный. Даже новая квартира, в которую въехал третьего дня, разменяв родительскую, не радовала. Хотелось только спать. Продрых до полуночи. У меня после тяжелых смен часто такое бывало. Даже дверь не всегда закрывал. Ты иногда приходил, ругался.

Проснулся от звука шагов. Глаза открывать лень, думал, ты пришел, говорю: «Поставь чайник, пожалуйста». В ответ женский голос: «Хорошо». Мозг не до конца проснулся, так что присутствие женщины не вызвало шока.

Окончательно проснувшись, я прошел на кухню. Там орудовала с бутербродами незнакомая весьма милая девушка. Но красота в данном случае не главное. Как она вообще сюда проникла?

— Ты кто? — единственное, что у меня вырвалось.

— Я здесь живу.

— Погоди, это я здесь живу, — я почти овладел собой. — Эта квартира куплена три недели назад, так что должен вас разочаровать.

— А, вон оно что, — девушка села, оправив платье. И только тут мне в глаза бросилось то, что должно было меня не просто насторожить, а ввести в ступор. Бурые пятна на синем платье и порезы на руках.

Как ни в чем не бывало, она продолжила:

— А я думаю, куда делась та нервная психопатка?

— Между прочим, достойнейшая женщина, — я посчитал своим долгом заступиться. — Она даже квартиру продала мне по бросовой цене, и с документами помогала.

— Ясно, — ночная гостья кивнула. — Как и все остальные хозяева.

— Не понял...

— Ты в документы заглядывал? Здесь с девяносто пятого больше года никто не живет. С тех пор, как мама продала квартиру. Еще сорока дней не прошло.

— Сорока дней после чего? — нет, фраза «сорок дней» вызывает у меня только одну ассоциацию. Кисель, кутья, борщ. Но как поминки связаны с этой странной девушкой?

— С моей смерти.

Знаешь, братан, мы иногда шутим по поводу отхода в мир иной, но в тот момент я испугался. Да какой там испугался! Я чуть в штаны не наложил! Я чувствовал, как поднимается каждый волосок на моем теле. Смотри сам. Платье в крови, руки порезаны, вместо радужных оболочек черные пятна, словно зрачки растеклись. И тут это чудо-юдо заявляет о своей смерти. Нет, разум, конечно, вывел предположение о дурдоме, но вот часть спинного мозга, что ниже поясницы, настойчиво вопила об обратном.

— Слушай, ты только не обижайся, но тебе не на кладбище, тебе в дурку надо.

Девушка задумчиво осмотрелась:

— Не веришь?

— Бли-и-ин, — страх уступил место раздражению. — Представь, к тебе в квартиру приходит неизвестный, заваривает чай, делает бутерброды, кстати, весьма вкусные, — я кивнул на тарелку, — и заявляет, что он с того света!

— Смотри, — она протянула руку, и нож, стоявший на другом столе, воткнулся в стену у меня над головой. Тут же другая рука протянулась сквозь стену и извлекла с тумбочки в зале мобильник.

— Все, все, хватит, — я замахал руками, — верю. А то ты еще квартиру разгромишь.

Дыхание немного сперло. Передо мной сидел самый настоящий призрак и мирно пил со мной чай. Или сидела. Призрак сидела, хм...

— А как будет призрак в женском роде?

Она пожала плечами:

— Не знаю. Можешь звать меня Ирина.

Я поцеловал холодную, чуть напряженную руку.

— Очень приятно, Максим. Ирина, вы же нематериальны. Как вы чай пьете?

— Молча и с удовольствием. Я многое делаю с удовольствием.

Мы пили чай, беседовали. Ирина оказалась интересной, приятной девушкой. Знаешь, Андрюх, что я скажу? Призраки бывают очень даже прожорливы. Особенно женщины. Сам посуди. Можно есть и не толстеть. Одно плохо. Выбор нарядов ограничен, и люди не ценят их красоту. Почему-то, проснувшись ночью и увидев перед собой парящую девушку в развевающемся саване, человек вместо того, чтобы сделать комплимент, начинает кричать, бегает, дико вращая глазами, и крестится. А полтергейстам даже поговорить не с кем. Обо всем этом мне рассказала Ирина. Моя просьба поставить чайник ввела ее в ступор. По сценарию, я должен был открыть глаза, убежать, а на другой день подать объявление о продаже квартиры. Обычно так все хозяева и поступали. Но я попутал бедному привидению все планы. Утром жутко не хотелось, чтобы она уходила, но солнце светит только живым. Гостья пообещала, что зимой мы будем видеться больше, чмокнула меня в щечку и растворилась.

Вечером я приготовил свои фирменные блинчики, накрыл их крышкой и оставил записку. Очень хотелось увидеть Иришку еще разок, но нужно было отоспаться перед сменой.

Утром меня разбудили ароматы, доносящиеся с кухни. Вся посуда была вымыта, на столе стояли баночки с котлетами и пюрешкой. Чувак, это было так офигенно!

Так мы и стали жить с привидением Ириной. Когда я был на смене или спал ночью, она хозяйничала по квартире. Настоящий домовенок с самой доброй в мире улыбкой. Я пек ее любимые блинчики, рассказывал по ночам о своей жизни, о работе.

Спустя три месяца с момента нашего знакомства у любимой был день рождения. Я хотел подарить ей новую модную одежду, драгоценности, но вовремя узнал одно обстоятельство. Ира не могла надеть ничего, кроме платья, в котором умерла, одежды, в которой ее похоронили, и белого савана. На день рождения, день смерти и день нашего знакомства я покупал разные вкусности, приносил цветы. Правда, любимая обижалась, если в букете было нечетное количество. Дескать, три розы дарят только живым.

Но, если честно, черный юмор — единственный ее недостаток. Посуди сам: дорогих телефонов, платьев и драгоценностей не надо; готовит идеально; не пилит; голова не болит, если ты понимаешь, о чем я. Да-да, сексом призраки тоже занимаются. И не спрашивай, как. Цитирую: «Не молча, но с удовольствием».

С момента нашего знакомства прошел год с небольшим. Постепенно я узнал, что в девяносто пятом году, когда я учился в седьмом классе, мою любимую, тогда еще двадцатилетнюю девушку, изнасиловали отморозки и оставили в кустах. Не выдержав позора, Ирина порезала себе вены и окунула руки в ведро с горячей водой. Конец немного предсказуем. Она умерла. Самоубийц не принимают ни в рай, ни в ад, и они тусуются до Страшного Суда в наших трех измерениях. У кого-то хватает сил покинуть гроб и жить независимо от тела, кто-то может навещать по ночам место своей смерти, но большинство остается гнить вместе с трупом. Суицидники сами по себе, как правило, слабые люди, вот и остаются там, под землей, не в силах побороть физику.

Наступал день рождения любимой. Ничего не предвещало беды. Мы сидели перед телевизором, смотрели какой-то фильм и пили шампанское, как вдруг Ирина закричала диким голосом.

— Что случилось? — я смотрел в искаженное болью лицо и не знал, что делать. — Где болит?

— Все! Все болит!!! Любимый, помоги!!!

— Да что случилось?! Как тебе помочь?

— Третий сектор! Двадцать пятая могила! Быстрее!!!

Я знаю, что мертвые не потеют. Но она задыхалась от боли, а на лбу выступила испарина.

Пальцы мягко нажимали сигнализацию, ступени замелькали перед глазами. Уже через минуту я на ста пятидесяти мчал в сторону кладбища. Благо, оно у нас одно.

Сторож выскочил на мои маты с монтировкой, готовый отразить любое нападение.

— Отец, третий сектор, двадцать пятая могила! Быстро!!!

— Ночью кладбище закрыто, — ответил бородатый дед. — Приходите завтра.

— Пять тысяч! Только быстрее!

— Ладно, идем. Развелось психов...

Сунув в карман бородачу красную купюру, я достал из машины биту и мы пошли. Нужную могилу было видно издалека. На ней горел костер, а вокруг плясали малолетние уроды. Братан, ты знаешь, мое кредо — умение договариваться, но тут я не выдержал. Битой я просто снес первое на моем пути тело и мне было глубоко плевать на то, что эта тварь женского пола. Среди выродков нет женщин. Они выродки, и точка. Вторым ударом я сломал ноги костлявому уродцу лет шестнадцати от роду. Остальные трое опомнились. Размалеванная телка достала перочинный ножик, здоровый акселерат, поигрывая цепью, подходил ко мне, а тощее бесполое чмо в темном капюшоне шло с колом наперевес. Здесь я очканул не на шутку. Но за их спинами горела могила моей любимой. Дров придурки не пожалели. В битву вступил дедок с монтировкой. Незамеченный, с отключенным фонариком, он прокрался за их спины и саданул капюшоннику в голову. Моя бита пошла по длинной дуге, выбивая нож из рук девки, а кулак — прямым ударом акселерату в нос. Повезло. Парнишка вырубился с одного удара. Я быстро раскидал костер, сатанисты тихо постанывали. Нас спас фактор неожиданности. Вдвоем вывезти пятерых — такое возможно только в сказках.

— Мы тебя найдем, сука, — это очнулся переросток. Капюшонника уносили девушки. Костлявый шел сам.

— Заварицкого пять, квартира девяносто восемь, — мой голос был полон угрозы.

— А я здесь почти каждый вечер бываю. Никифор-Петровича спросите.

Мы с дедом молча очищали могилу, отмывали памятник от сажы.

— А ты кто Ирине будешь? — спросил Петрович, когда мы оттерли памятник.

Что я отвечу? Понимаете ли, я живу с призраком, и ей ни с того ни с сего стало больно.

— Племянник, — терпеть не могу врать.

— Ай, не трынди-ка. Ира одна в семье была.

Я непонимающе уставился на старика.

— Я ее дядя. Когда Ирка себе вены порезала, Машка, сестра моя, чуть с ума не сошла. Так что колись, внук, чего приперся так поздно?

— У вас кофе есть? — придется говорить правду.

За чашкой чая я рассказал деду Никифору все, что с нами происходило, начиная с покупки квартиры.

— М-да, — мой собеседник поглаживал бороду, — а я думаю, адрес знакомый. Слушай, — протянул сторож, — можно, мы с Марией навестим ее завтра?

— Ну, в принципе, почему бы и нет. Только она затемно приходит.

— Да у нас все равно бессонница. Так что ждите в гости.

Мне пришла в голову мысль.

— Дядь Никифор, а поехали сейчас? У Иришки день рождения, думаю, обрадуется.

Не буду описывать встречу родных людей. Там были и ,слезы и радость после двенадцати лет разлуки. Я не стал им мешать, лег на диван, закрыл глаза и начал думать.

Самоубийцы, остающиеся в могиле, чувствуют все, что происходит вокруг них. Я видел неподдельную боль Ирины, видел ее страдание, хоть она и была вне тела. А стало быть, даже находясь у себя дома, бедная девушка чувствует все, что происходит в могиле. Слушая голоса на кухне, я ворочался до рассвета, а поутру проводил родственников и продолжил думать. Оставить все как есть я не могу, но что же делать?

Куча окурков в пепельнице росла, а решения все не было. В тот день я впервые начал молиться. Молитва — последнее прибежище отчаявшихся людей. Я стоял в храме на коленях и кричал: «Ты, будучи безгрешным, искупил грехи всего человечества. Я знаю, что нечист, греховен, но позволь мне взять на себя ее вину. Неужели она обречена?». Я вспоминал библейские сюжеты и кричал. Я просил Его отдать ее наказание мне, а эту чистую душу, виновную лишь в том, что не выдержала, забрать к себе. Так я проводил все дни, когда не был на дежурстве.

Однажды я спросил Иру, как она относится к религии, символам веры. Я не говорил ей о том, что хожу в церковь. Мне казалось это слишком личным и постыдным.

— Знаешь, — она помолчала, — я избегаю креста, икон, святой воды, но не потому что больно или опасно. Нет, мне просто стыдно. Стыдно за свою слабость, за то, что отказалась от дара жизни. Мне и перед мамой стыдно, хотя спасибо за то, что привел их с дядей Никифором.

— То есть это не является для тебя мукой или препятствием?

— Нет. А ты что, в религию ударился?

— Пока нет, — я поцеловал шелковистые волосы, но экзистенциальные вопросы у меня появились.

Я купил несколько икон: Спаса, Богородицу, Николая Чудотворца. Помнишь у Канцлера Ги, братан? «Это не любовь, ты ведь ночью не Святую Деву звал». Что ж, если любовь определяется этим, то у меня была самая настоящая любовь. Даже Любовь с большой буквы. Каждый день я звал Бога, просил снять с любимой проклятие, а ответом мне была тишина.

Ночью мое солнце по-прежнему приходило ко мне. Я замечал в каждой черточке ее лица затаенную боль. И счастье. Боль могилы и счастье находиться здесь, со мной. Эх, Андрюха, каким счастьем был наполнен первый год и как обливалось кровью сердце, когда я увидел всю глубину Бездны, в которую погрузилась Ирина.

Однажды, когда я спал, а Иришка орудовала на кухне, ответ пришел.

Мне приснился огромный пустырь. Позади меня была дорога, которая раздваивалась. Один из путей рассыпался вдали на тысячи линий. Второй же шел через овраги, терновники и заросли травы. Он был прямым и неумолимым, как траектория полета пули. А за ним в сиянии лучей уходила в небо Ирина. Я кивнул и уверенно ступил на него. И тут раздался спокойный, полный любви голос.

— Ты всегда можешь отказаться. Только попроси, все прекратится.

А на годовщину знакомства мне стало плохо. Дальше ты знаешь. Рак. Сначала рак желудка, тут же легкие. Врачи только цокали языком. Уникальный случай. За несколько месяцев первая стадия переросла в третью. Сейчас у меня поражено все, что только можно. А когда мне удается уснуть, снится сырая могила, боль и тоска. И мерзкий, ехидный, наполненный да краев злобой голос шепчет мне: «Ты всегда можешь отказаться. Ну же, одно только слово, крикни «не надо» и все вернется. Или ты хочешь сдохнуть?».

А я хочу только рая. Для нее. Как у Высоцкого. Нарвать бледно-розовых яблок, и пусть она живет. Там, в раю.

* * *

Я долго молчал, глядя на Макса. Как же он изменился. В тридцать лет — глубокий старик. Сморщенное лицо, складки у губ, кожа бледно-желтая, как протухший жир.

— Ты ни о чем не жалеешь?

Глаза неожиданно зло заблестели. Через секунду мой друг выдохнул:

— Никогда не задавай мне этого вопроса. Ты не знаешь, чего будет стоить ответ или хотя бы раздумья. Одна мысль может ее погубить.

Разумеется, я не поверил ни единому слову из рассказа друга, но взял куриную лапку, бывшую некогда мощной рукой пожарного:

— Прости меня, брат. Давай, выздоравливай.

Мы проговорили обязательные в данном случае споры о неизбежности смерти. «Я скоро умру» — «Да не гони, мы еще на твоей свадьбе покуражим» и так далее, хотя оба понимали: скоро конец.

* * *

Максим Вершинин, пожарный, мой друг, просто хороший человек, умер пятнадцатого августа две тысячи тринадцатого года, не дожив трех недель до тридцати двух лет. Хоронили его тихо, в своем кругу. Родители погибли в пожаре еще в двухтысячном году, что повлияло на выбор профессии. Мой друг спас из горящих зданий десятки человек. А проводить в последний путь пришли всего четверо: я, старенький сторож Никифор Петрович с сестрой, да дневная сиделка, нанятая мной.

* * *

Сорок дней справляли тем же составом в квартире Макса. Я думаю, он бы одобрил мой выбор места.

Пока я прибирал за гостями, наступила темнота. Из приоткрытого окна подул ветер. Наклонившись за ложечкой, я почувствовал ощутимый пинок под зад. Сказать, что я испугался, значит не сказать ничего. Это поймет только тот, кого пинали под зад в абсолютно пустой квартире.

— Братишка, ничего личного. Твой ангел-хранитель просил передать. Сказал, ты знаешь за что.

Макс стоял с незнакомой мне рыжеволосой девушкой и улыбался, как раньше. Передо мной снова был крепкий пожарный с мягким характером и доброй улыбкой.

— Знакомьтесь. Ирина, Андрей. Андрей, Ирина.

Я сел в кресло. Неужели все, что он рассказал, правда? И неужели его муки оказались напрасными?

— Все нормально, брат. Нас в рай пустили. Мама с папой тоже там. Буду знакомить с невестой. Ну а с тобой еще не скоро свидимся.

Они растворились в воздухе. Ошеломленный, я потирал ушибленный зад:

— Э, а пинок-то за что был? — в ответ тишина. Тьфу, теперь гадай, что не так сделал в этой жизни.

[Джеймсон]

Трудный ребенок

Я психиатр, работаю в центре адаптации и социализации детей, переживших насилие в семье. Мои случаи — это не просто забитые дети алкашей и наркоманов. Это дети и подростки, так или иначе вовлеченные в насилие, совершаемое их родственниками, в качестве соучастников или безмолвных свидетелей. Вернуть к нормальной жизни ребенка, который несколько лет наблюдал, как его отец насилует и душит молодых девушек, или ребенка, который знает, где во дворе закопан труп его матери, ничуть не легче, чем если бы он сам был жертвой преступления.

Хотите статистику? Пожалуйста: из 100 таких детей примерно 45 совершают тяжкие преступления еще до своего тридцатилетия. И это с учетом проводимого лечения.

Мальчика, о котором я хочу написать, зовут Пашка. Или Генка. Или Женька. Свидетельства о его рождении мы не нашли, записей о нем в ЗАГСе нет. Кто его мать — неизвестно. Известно только, что он действительно является биологическим сыном людоеда Н. Виртоносова. Публикаций в СМИ о его задержании и суде вы не найдете, потому что не было ни задержания, ни суда. Милиционеры, выследившие его «пряничный домик», забили его до смерти, и дело разбирали в строго закрытом порядке. Мальчика передали нам.

Ели они только женщин. Женщина, оказавшаяся в сумерках одна на улице, встречала на своем пути не незнакомого мужчину, от которого следовало бы бежать и кричать, а красивого пятилетнего ребенка, испуганного и заплаканного. Мальчик представлялся Пашкой (или любым другим именем на выбор), жался к женщине и просил отвести его домой. Редкие свидетели видели женщину, шедшую куда-то со светловолосым мальчиком, без конца благодарившим добрую тетю Надю, Свету, Таню (как потом выяснилось, он всегда спрашивал их имена, интуитивно чувствуя, что так еще больше расположит их к себе). Встретившийся им взволнованный отец потерявшегося ребенка также вызывал у женщины только положительные чувства. Вскоре после этой встречи отец с сыном грузили труп в багажник и возвращались домой — готовить еду. Ни один гаишник ни разу не осмотрел автомобиль — ведь в салоне был ребенок, у которого «сильно болели зубы».

Мальчик присутствовал при всем процессе «готовки», при разделке, консервации. И все это время продолжал называть то, что разделывал на куски его отец, тетей Надей, Светой и так далее. Более того — так же он называл замороженные брикеты и банки с консервированным человеческим мясом. Следователь (мужчина) упал в обморок, когда ребенок начал перечислять, указывая на стеклянные банки — «это тетя Василина, она хромала, а это тетя Оля, она все время спрашивала, не хочу ли я есть». Возможно этой тетей Олей была пропавшая за семь месяцев до того Оля Бычаренко, старшеклассница.

Когда ребенка определили к нам, ему было примерно 8 лет. Он был худым и мелким для своего возраста. Отзывался сразу на десяток имен, не отдавая предпочтение ни одному из них. Умел читать и писать, не отставал от сверстников по всем школьным предметам — с ним занимался отец. Одно его умение особо бросалась в глаза — он умел расположить к себе людей. Вызывал симпатию, бил на жалость, давал почувствовать твою значимость в его судьбе. Сперва был признан «перспективным». Уже через десять дней работать с ним отказались все женщины центра, от психологов до санитарок. Женщин он воспринимал исключительно как еду. Осматривал. Прижимался. Нюхал. Ничего конкретного, но во всем поведении проскальзывало такое, что находиться рядом было невозможно. Вскоре он это понял сам, понял, чем это ему грозит, и изменил свое поведение. О, не сразу. Постепенно он начал «плакать по ночам», «метаться в кошмарах», звать маму и закатывать истерики. Только знаете что? Его пульс при этом практически не учащался.

Но на пульс обращал внимание только я. Как и на то, что он не ел мяса. Напротив, консилиум врачей счел последнее признаком глубокого подсознательного раскаяния. И бесполезно было говорить, что предложенное ему мясо он обнюхивал и пробовал на вкус, прежде чем с негодованием отвергнуть.

А потом меня начали неявно, но ощутимо отстранять от работы с ним. В его карте появлялись справки других врачей (хотя он был моим «пациентом») — куда более оптимистичные, чем мои. В итоге состоялся скандал с директором центра. Я повел себя неправильно, я решил, что дело лишь во внутренней кадровой политике. Я повелся на подначку директора и отказался от пациента.

Через три месяца приглашенный со стороны психиатр засвидетельствовал, что отклонений в психике нет. Рекомендация психологов центра звучала странно и нелепо: «вовлечение в физический труд на свежем воздухе, традиционные семейные отношения». А еще через месяц после помещения мальчика в специнтернат нашлась семья фермеров, пожелавшая его усыновить. Людей этих подыскал по программе усыновления проблемных детей сам мэр нашего города. Павел (так назвали) стал их третьим усыновленным «проблемным» ребенком.

Уже три года я тайком собираю информацию об этой семье. Фермерское хозяйство все время растет. Если три года назад они поставляли мясо только в дома самых богатых жителей города (включая директора нашего центра и мэра), то теперь отправляют мясо и в Москву. В розницу приобрести его нельзя — только эксклюзивные поставки избранным клиентам. Все дети, включая Павла, активно трудятся на ферме. Семья дружная. Я сам неоднократно видел в бинокль, как они жарят шашлыки у себя во дворе. И Павел их ест — видимо, ЭТО мясо его вполне устраивает.

Стоит ли говорить, что из всех коров и свиней в их хозяйстве за эти три года не было забито ни одной?

[Джеймсон]

14 минут

- Атомная тревога! – заревели вечно молчащие динамики с фонарных столбов. – Атомная тревога! Это не учения! Внимание! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах!

Он вздрогнул, потому что как раз стоял под рупором. Растерянно огляделся, ненужным уже движением прикрывая букет от ветра. И тут же увидел ее – она бежала от автобусной остановки, спотыкаясь, взмахивая сумочкой. Не отрывая глаз от его лица. Он следил за ней, и все другие прохожие казались угловатыми картонными силуэтами, покрытыми пеплом.

- Господи… Как теперь-то? – сказала она, схватив его за руку.

- Возьми цветы, - сказал он.

- С ума сошел? Какие цветы? – крикнула она.

- Возьми, - сказал он, - и отойдем, а то затопчут. Пойдем лучше в переулок, погуляем. Как раз успеем дойти до нашего любимого дерева.

Она вдруг успокоилась.

- Обещаешь?

- Конечно, - он улыбнулся, чувствуя, как все внутри леденеет от страха.

13 минут

Он выстрелил три раза и увидел, как директор оседает в кресле, дергаясь сломанной куклой и брызгая кровью - с шипением, как сифон.

- Nothing personal, - буркнул под нос, - just business…

Прицелился в секретаршу, которая стояла у двери кабинета на подгибающихся ногах, но передумал. Подойдя ближе, киллер аккуратно выдернул у нее из-под мышки кожаную папку.

- Бегите, - посоветовал мягко. Тут же заметил, что случайно испачкал штанину черных джинсов пылью, похлопал по ней ладонью.

- Бегите, правда. Может, успеете, - посоветовал еще раз и вышел.

12 минут

Старик сидел неподвижно и глядел на шахматную доску, где его черный король жался в угол, под защиту последних фигур. Его противник, если так можно было назвать старинного партнера по шахматам, только что откинулся назад, захрипел и упал со складной табуретки, царапая руками пиджак напротив сердца. Они встречались здесь, на Страстном бульваре, каждую пятницу – вот уже тридцать лет. Хороший срок.

Старик посмотрел вокруг. Где-то слышались гудки, звон стекол и скрежет бьющихся машин. Он проводил глазами странную пару – мужчину с острым худым лицом и его спутницу, прижимавшую к себе букет цветов. Мужчина обнимал девушку за плечи. Их взгляды скользнули по старику, не замечая.

Он поглядел на доску, потом, покашляв, вытянул худую руку и холодными пальцами аккуратно уложил короля на черную клетку.

11 минут

- Интересно, а если я сейчас уйду, не заплатив – вы меня арестуете? – Сергей повертел в пальцах золотую печатку, потом поглядел на продавщицу за витриной ювелирного салона. Она его не услышала – стояла с белым лицом, и трясущимися руками бесконечно поправляла и поправляла кулон на шее. «Мама, ма-а-а-ма, хватит, ну хватит!», - вторая девушка визжала в углу, но сирены заглушали ее голос. Охранник тупо поглядел на Сергея, потом вдруг сорвался с места, подбежал к визжащей продавщице и два раза сильно ударил ее по лицу.

- Заглохни, сука!

- Нехорошо, земляк, - улыбаясь, громко сказал ему Сергей. Он надел печатку на палец и сунул руку в карман дорогого пальто.

- Че? – заорал охранник, двигаясь на него. Сергей увидел капли пота на лбу, и секунду разглядывал их, думая о том, что печатка сидит на пальце как надо – не жмет и не болтается. Потом достал из кармана пистолет и выстрелил охраннику в лицо.

10 минут

Они сидели в остановившемся трамвае и передавали друг другу бутылку коньяка.

- Плохо получилось, - сказал Андрей. Он попытался улыбнуться, но нижняя челюсть прыгала, и лицо белело с каждым глотком, - неохота так умирать.

- Может все-таки учения?.. – возразил Димка, но тут же осекся.

- Жаль, что не доехали до Пашки. У него сейчас как раз все собрались. День рождения, дым столбом наверно…

- Думаешь, легче было бы?

Андрей подумал.

- Нет, - сказал он. – Не легче. Ладно, давай еще по глотку. Закусывай, торт все равно не довезем.

Он посмотрел в окно.

- Гляди, живут же люди.

На перекрестке высокий человек в пальто расстреливал черный джип. Каждый раз он тщательно и долго целился - похоже, очень хотел сшибить выстрелом антенну, но у него никак не получалось. Расстреляв патроны, он махнул рукой и облокотился на капот.

- Приехали, - усмехнулся Димка. Он сделал глоток коньяка и поморщился.

9 минут

- Давно хотел тебе сказать… - он закончил щелкать пультом, с одного шипящего пустым экраном канала на другой, и оставил телевизор в покое.

- Что? – вяло отозвалась она.

- Никогда тебя не любил. Надо было тебя еще тогда, в Крыму утопить. Подумали бы, что несчастный случай.

- Сволочь! – она ударила его по щеке. Перехватив руку, он резко выкрутил ее. Когда жена завизжала и согнулась от боли, погнал ее к открытому балкону, сильнее выгибая локоть.

- Не надо! – она попыталась уцепиться длинными ногтями за дверной косяк. Ноготь сломался и остался торчать в щели.

Он выбросил ее с балкона, сам еле удержавшись у перил. Посмотрел, как тело шлепнулось на асфальт – звука было не слышно, все перекрывали сирены.

Закурил. Десять лет уже не чувствовал вкуса сигаретного дыма, потому что так хотела жена. Выдохнул, затянулся глубже.

8 минут

Люди бежали по улице – в разные стороны, кто куда. Натыкались друг на друга, падали, кричали и ругались. Один только нищий смирно сидел у забора, кутаясь в драный плащ. Шапку, в которой бренчала какая-то мелочь, давно запинали на другую сторону тротуара, но он за ней не торопился. Замер, вздрагивая, опустил нечесаную голову.

- На тебе, - кто-то бросил на колени нищему пистолет с оттянутым назад затвором, - я сегодня добрый. Один патрон там еще остался вроде. Сам разберешься.

Нищий не поднял голову, исподлобья проводил глазами ноги в черных джинсах, мазок пыли на штанине. Смахнул пистолет на асфальт, завыл тихо, раскачиваясь из стороны в сторону. Рядом, осторожно косясь блестящим взглядом, опустился голубь, клюнул какую-то крошку.

7 минут

В кинотеатре кого-то убивали, толпа пинала ворочающееся под ногами тело, возившее по полу разбитым лицом.

- Не смотри, - он ласково взял ее за подбородок, повернул к себе, поцеловал в губы.

- Я и не смотрю, - она храбро пожала плечами, хотя видно было, что напугана.

- Я тебя не брошу, - сказал он тихо.

- Что? – девушка не услышала, заткнула уши, громко закричала:

- Как эти сирены надоели! Я тебя совсем не слышу!

- И не слушай! – крикнул он в ответ. – Я тебя все равно не отпущу!

- Правда?

- Конечно!

Несколькими секундами позже их застрелил заросший грязной щетиной нищий, у которого откуда-то оказался пистолет. В обойме было всего два патрона, и нищему не хватило, чтобы застрелиться самому.

- Твари! Чтоб вы сдохли! – он кричал еще долго, но его никто не слушал, только двое парней в пустом трамвае рядом, руками ели торт.

6 минут

- Ты так быстро все сделала, - сказал он, - спасибо, Маша… И сирен этих почти не слышно.

- Молчи, - строго приказала человеку в кровати высокая женщина, - тебе говорить нельзя.

- Теперь-то уж что толку? – хрипло засмеялся-закашлял он. – Чудная ты, Маша. Так и будем врачей слушаться?

Она заботливо подоткнула ему одеяло, сама села рядом, глядя на острый профиль в полумраке комнаты.

- Маша, - он слова зашевелился, поднял голову, - почитай что-нибудь?

- Хочешь Бродского? – спросила она, не шевелясь.

- Очень.

Ей не нужно было тянуться за книгой и включать свет. Еле шевеля губами, почти беззвучно, она начала:

Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это –
города, человеков, но для начала зелень…

5 минут

- Мама, нам долго здесь сидеть? – спросил из глубины молчаливо дышащего вагона детский голос.

- Тихо. Сколько скажут, столько и будем сидеть, - шикнула женщина. И снова все затихли, только дышала толпа – как один смертельно раненый человек.

- Выйдем на перрон? – спросил машинист своего сменщика.

- Зачем? В кабине хоть не тесно. А там сейчас сплошная истерика, особенно когда эскалаторы отключили.

Машинист прислушался.

- Вроде тихо, - он пожал плечами.

- Это пока. Ты погоди еще немного.

- Да скоро будет уже все равно, сам знаешь. Мы же на кольцевой. Здесь все завалит.

- Это точно.

Не сговариваясь, оба закурили.

- Прямо пилотом себя чувствую, - сказал сменщик. – Как будто самолет падает, и уже чуть-чуть осталось. Только на покурить.

- Самолет, метро – то же самое, только без крыльев, - попытался пошутить машинист.

Оба невесело посмеялись. Потом сменщик щелкнул тумблером, и фары поезда погасли.

4 минут

За углом кто-то играл на гитаре, нестройный хор старательно вытягивал слова песни. Саша поднялся по темной лестнице на верхний этаж дома. Сначала ему показалось, что на лестничной площадке никого нет, но потом он услышал тихий плач у двери, обитой красным дерматином.

- Ну? Чего ревешь? – Саша присел на корточки перед маленькой девочкой в красном комбинезоне.

- Страшно… - сказала она, поглядев на него серыми глазами. – Мне мама дверь не открывает. Они с папой ругались сильно, а потом замолчали, я через дверь слышала.

- Замолчали – это плохо, - серьезно сказал Саша. – Слушай, хочешь на крышу? Сверху все видно далеко-далеко.

- На крышу нельзя, - девочка помотала головой, плача зареванное лицо в ладошки. Саша аккуратно отвел ладошки от лица, подмигнул серым глазам.

- Сегодня можно. Я же не чужой дядька, а твой сосед снизу. Вот честно-честно. Пойдем, сама посмотришь.

Грохоча листами железа, они взобрались на самый верх крыши. Саша крепко держал девочку за руку.

- Ага. Вот мы и пришли, - он огляделся, потом снял свой плащ и постелил его прямо на ржавую жесть, - садись. Хорошо видно?

- Да, - девочка, не отрываясь, смотрела в небо.

- Ну и замечательно. Посидим, а потом и мама вернется, и папа…

Саша растянулся рядом, заложив руки за голову, и тоже начал смотреть на облака, гадая про себя – успеет он или нет заметить ракету.

3 минуты

Город затихал. Я сидел на скамейке, по-прежнему не открывая глаз, чувствуя, как люди забиваются поглубже в щели, чтобы спрятаться, хотя прятаться было бесполезно. Те, кому повезет выжить, были отсюда далеко. А я не считался, я даже не отбрасывал тень, сидя под тускнеющим фонарем.

Две минуты.

Ветер перестал дуть. Время сжималось, стремительно скручивалось в клубок, потому что миллионы человек сейчас думали только об одном – как бы замедлить эти минуты. Никогда не бывает так, как хотят все. Неторопливые и торопливые, они были на равных, хотя у первых в запасе оказалось несколько лишних мгновений.

Минута.

В небе будто кто-то прочертил белую полоску. Она все удлинялась, и впереди сияла раскаленная точка – словно метеорит, который сейчас упадет, оставив после себя просто маленькую воронку. «Маленькую! – взмолился я, не разжимая губ. – Пожалуйста! Маленькую! И чтоб все потом вернулись, вышли, убрали мусор, снова стали такими как раньше!»

В мире была тишина, и я понял, что меня никто не слушает. Скоро этот город превратится в стеклянный пузырь, застывший, навечно вплавленный в корку земли.

А я? Ведь я останусь?

Останусь?

Но что я скажу?

И куда пойду, расправляя обгоревшие крылья, покрытые мертвым стеклом?

[Джеймсон]

Эта история произошла со мной пару лет назад. Даже не знаю, как начать.. Был вечер, над городом уже сгустились сумерки. После тяжёлого рабочего дня я стоял на остановке в ожидании автобуса. В этот раз было довольно безлюдно, лишь изредка проезжали машины. Я сел на остановочную скамейку рядом со спящим бомжом и начал вглядываться в окна жилых домов, находящихся на противоположной улице: люди возвращались с работы и зажигали свет, некоторые уже выключали. Я как загипнотизированный наблюдал за этой картиной, совершенно не заметив, как к остановке подошла девушка. Я даже не слышал её приближающихся шагов, она как будто возникла из ниоткуда. Светлые волосы, стройная фигура, белое платье до колен. Она была повёрнута ко мне спиной, и я не видел её лица. Я наблюдал за тем, как ветер развевал её прямые волосы. Я не мог оторвать взгляд от неё, и пошевелиться тоже. Меня как будто парализовало, и лишь спустя минуту я смог прийти в себя. Она всё так же продолжала неподвижно стоять ко мне спиной, глядя куда-то вдаль. Вдруг неожиданно резким движением она повернулась ко мне. Лицо у неё было очень красивое, но отдавалось какой-то грустью в её зелёных глазах. Боль, страх и ненависть излучали они, казалось, что всё зло этого мира сосредоточилось в одном целом, в её глазах. От этого наваждения меня отвлёк лежащий рядом бомж, который начал дёргать меня за рукав куртки. Я повернулся к нему.

— Эй, парень! — прошипел он своим пропитым голосом. — У тебя мелочи не найдётся, братишка?

Я повернул голову обратно на девушку, но её уже не было — она просто исчезла, так же незаметно, как и появилась.

— Ты не видел тут девушку в белом платье? — спросил я своего грязного соседа.

— Чё? Какую девушку, ты о чём? Мелочи мне дай, опохмелиться надо, братишка.

Подъехал мой автобус.

Той ночью я не мог заснуть, всё время думая об этой девушке. Кем она была и откуда взялась? Я выпил корвалола и погрузился в сон, в жуткий и странный сон… Я стоял перед большой чёрной дверью, а за ней раздавался громкий, я бы даже сказал, дикий плач младенца. Он становился всё громче и, казалось, его уже ничем не заткнуть. Я попытался открыть дверь, но она была заперта. Я бил её руками и ногами, я хотел чтобы этот плачь прекратился, чтобы он успокоился, но всё тщетно… Проснувшись утром, я обнаружил что за ночь исцарапал себе весь живот и шею. Я наложил несколько пластырей и, как ни в чём не бывало, пошёл на работу.

На работе коллегам сказал что царапины оставила строптивая шлюшка, которую вчера успел закадрить в каком-то дешёвом клубе. На самом деле в клубы я не хожу и никогда не ходил, ибо это удел быдла. Мой рабочий день прошёл довольно быстро. Я практически не вспоминал о своём сне и о той странной девушке. Закончив с делами, я с чистой совестью отправился домой.

Я подошёл к остановке и, купив пачку сигарет, стал ждать своего автобуса. На этот раз бомжа не было, и скамейка пустовала. Я закурил и, как обычно, начал вглядываться в окна жилых домов на противоположной улице, в которых методично начинал загораться свет. Мимо меня проезжали машины, по тротуару изредка проходили подвыпившие компании молодых людей, но я не обращал на них внимания. Я сел на остановочную скамейку, ещё раз затянул в себя сигаретный дым и закрыл глаза. В воздухе пахло какой-то гарью и блевотиной, оставленной моим вчерашним бездомным соседом. Я был словно в вакууме. Там, сидя на остановке, мне казалось, что я отрёкся от всего внешнего мира, погрузившись в собственное, созданное мной бытие. Я открыл глаза и увидел белый силуэт на противоположной улице — это была та загадочная девушка в белом платье. Она стояла неподвижно и смотрела на меня, будто маня к себе. Меня охватила дрожь, я не знал, как мне реагировать на это и я просто смотрел на неё в ответ. Немного помешкавшись, я решился. Бросив сигарету я, не отрывая от неё взгляда, направился к пешеходному переходу. Быстро перебежав дорогу, я подошёл к ней:

— Простите, мы не знакомы? — спросил я, пристально вглядываясь в её зелёные глаза. Она всё так же молча продолжала смотреть на меня, как будто изучая.

— Ты.. Ты должен мне помочь, — испуганным голосом сказала она.

— Как помочь? Что случилось?

— Иди за мной.

Сердце бешено билось в груди, но я всё же согласился. Всё то время что мы с ней шли, мне казалось, что у проходящих мимо нас людей не было лиц — я был словно во сне. Мы прошли с ней несколько кварталов и зашли в арку жилого дома, пройдя несколько дворов, мы остановились у небольшого, старого двухэтажного дома с облезшими стенами.

— Зачем мы пришли сюда? Что всё это значит?

Ветер усиливался, растрёпывая её светлые волосы. Луна в ночном небе светила ярче, чем обычно; будто кто-то из дальнего космоса фонариком освещал этот грешный город.

— Мы уже почти пришли.

Она открыла старую деревянную дверь в подъезд и жестом позвала меня. Войдя, мне в нос сразу же ударил запах сырости и оставленного кем-то дерьма в углу, от которого я чуть не блеванул, но сдержался и сразу же закрыл нос курткой. Она спокойно начала подниматься по лестнице на второй этаж и я последовал за ней, стараясь смотреть под ноги и не касаться стен, что было довольно сложно при таком тусклом освящении. Поднявшись, мы подошли к единственной двери на этом этаже.

— Ключ под ковриком — сказала она тихим голосом. Я посмотрел вниз и еле как разглядел в темноте входной коврик с надписью: «Добро пожаловать!». Подняв его, я ничего не обнаружил, но заметил, что одна из деревянных досок как-то криво лежит. Я поднял её и действительно, там лежал небольшой ключ. Мне уже стало совсем хреново, я обернулся, но девушки уже не было. Она снова исчезла, оставив меня одного в этой клоаке, чёртова сучка! Я попытался выстроить логическую цепочку, но вся эта ситуация не поддавалась никакой логике. Девушка, дом, ключи. Жуткую тишину нарушало лишь биение моего сердца, которое, казалось, сейчас вылетит из груди. Я немного успокоился и решил действовать до конца. Освещая дверной замок светом от экрана мобильного телефона, я сунул ключ в замочную скважину и пару раз повернул против часовой стрелки. Открыв дверь, я ещё несколько секунд потупил, но всё же зашёл туда. Освещая перед собой мобилой, я начал осматриваться: обои на стенах были ободраны, мебели почти не было, на полу валялись запылившиеся иконы. Пройдя прихожую, я наткнулся на дверь в комнату, но она была заперта, и мои попытки открыть её силой не увенчались успехом. Я отошёл немного назад и с разбегу выбил её ногой. То, что я увидел дальше, заставило меня высрать не один десяток кирпичей. Комната с облезшими стенами, на полу валялись куски от обоев, окно было забито деревянными досками, а под ним батарея, к которой были прикованы цепью два ребёнка, мальчик и девочка. Они с ужасом глядели на меня, а я на них. На тот момент я потерял дар речи. Придя в себя, я позвонил в полицию…

Я сидел на скамейке рядом с домом и, поднося дрожащими руками сигарету ко рту, наблюдал за происходящим. У подъезда стояли две полицейские машины с мелькающими сиренами и скорая помощь. На носилках из подъезда по очереди выносили двух детей и помещали в машину. Ко мне подошёл сержант полиции, он что-то начал мне говорить, но я не слышал его. Я вообще ничего не слышал. Я сидел и молча наблюдал за тем, как карета скорой помощи уезжала куда-то вдаль. Меня отвезли в участок для дальнейшего выяснения всех обстоятельств. Я не помню, сколько точно времени там находился, но то, что я узнал, заставило меня пересмотреть все свои взгляды на мир. Мать этих детей погибла в аварии год назад, а дети остались с больной на голову бабкой, которая их часто избивала за малейшие проступки, а затем и вовсе решила избавиться от них, заморив голодом. Она отвела их в одну из своих пустующих квартир и посадила на цепь, где они пробыли по меньшей мере 4 дня без еды и воды. Бабку в ту же ночь задержали и отправили на обследование в психбольницу. Мне стали показывать фотографии этих детей и их родных. На последней фотографии была их мать, погибшая год назад. Когда мне показали её, я просто онемел. По всему телу пробежала дикая дрожь. Это была та самая зеленоглазая девушка в белом платье.

[Джеймсон]

Часть первая
Он небрежно размазал пену для бритья по щекам и поднес к ним давно затупившийся станок, когда в дверь его квартиры постучали. Сначала это были безобидные "тук-тук", но спустя несколько секунд прогремели настоящие "БАХ-БАХ-БАХ", от которых Дмитрий нервно дернулся, и бритва выскользнула из его руки. Молодой человек выключил воду и крадучись вышел из ванной.

Не открывай! Спрячься, как всегда, как трус, притворись, что тебя нет дома. Они уйдут.

Стук повторился. Для полупустой, тихой квартиры он прозвучал как настоящий раскат грома.

- Дима, кто это? - встревоженный мамин голос вывел Дмитрия из оцепенения. Она выглядывала из спальни, испуганно прижимая к груди книгу. В ее очках дрожало голубое отражение телевизора.

- С-сейчас узнаю, - заикаясь, прошептал он ей. - Мам, возвращайся в кровать, тебе нельзя долго ходить.

Они услышали ее голос! Дверь такая тонкая... Теперь-то они наверняка знают, что ты здесь, трус. Они знают.

Женщина не сдвинулась с места, лишь поправила очки и еще сильнее прижалась к книге, словно это был ее маленький щит.

- Уже так поздно, Дим. К нам в такое время никто не приходит.

Дмитрий приложил палец к губам, давая матери знак замолчать, и осторожно подкрался к двери. Стараясь не дышать слишком громко, он посмотрел в глазок и увидел их похожие лица.

- Кто? - спросил он, чувствуя, как в животе образуется ледяной ком.

- Нам нужен Дима. Он дома?

И что ты будешь делать теперь? Не откроешь? Ты прекрасно знаешь, что их это не остановит. Идиот, ты не сможешь бегать вечно. Пора уже научиться отвечать за свои поступки.

- Секунду.

Лязгнув затвором, Дмитрий прошмыгнул на лестничную площадку и быстро прикрыл за собой дверь, чтобы мама не успела ничего рассмотреть. Перед ним, прямо под чахлой подъездной лампочкой, стояли двое. Братья.

- Здравствуй, - как всегда, в своей манере сказал Старший, и почему-то засмеялся. Младший тоже начал противно хихикать. Дмитрий не сразу догадался, что их рассмешило, но потом вспомнил, что так и не успел стереть пену с лица. Он торопливо стянул с себя белую майку, вытерся ей и надел обратно.

- Куда это ты набриваешься? - Сощурив зеленые глаза спросил младший брат. - Ночь ведь на дворе.

- Я всегда перед сном бреюсь... - замямлил Дмитрий, но запнулся, увидев, что Младший сжимает в руке продолговатый сверток из черной материи. Там явно было что-то металлическое.

Прекрати трястись! И говори ровно. Хотя бы раз в жизни веди себя как мужчина.

- Ты знаешь, зачем мы пришли, - Старший не спрашивал. Он больше не улыбался. Его небритое лицо было красивым, даже смазливым, но Дмитрий знал, что это всего лишь внешняя сторона настоящего чудовища, которая никак не связана с его черным нутром. Сейчас он мирно стоит и приветливо улыбается, сверкая ровными зубами, но уже в следующую секунду с сумасшедшим хохотом прыгает на твоей голове, не испытывая ни капли жалости.

- З-знаю, - пробормотал Дмитрий, стараясь не смотреть на то, что держал в руках Младший. - Я разбил вашу машину. Я виноват, я это признаю.

- Нет, - Старший больно ткнул его пальцем между ребер. - Сначала ты ее угнал, а уже потом разбил. Не знаю как, но ты залез в НАШУ машину, сука, ты посмел ее завести и даже умудрился проехать двести метров. И все это прекрасно осознавая, что тебе за это будет. Ты хотел взять то, что принадлежит нам, придурок. Ты - вор.

Дмитрий не знал, что на это ответить. Он действительно вчера пытался угнать их машину, но планировал уехать гораздо дальше. Автомобиль занесло на первом же повороте, а что произошло дальше - вспоминалось с трудом.

- Ты знаешь, как поступают с ворами? - снова подал голос Младший.

Да, мы знаем - им отрезают руки. Тебе отрежут руки! Потому что ты трус, потому что не смог довести дело до конца.

- Знаю.

- Кто тебя научил вскрывать замки? - спросил Старший.

- Отец.

- Он тоже вор?

- Да. Был. Он умер в тюрьме.

Старший почесал подбородок, о чем-то размышляя.

- Чему еще он тебя научил?

- Только замки. Он был домушником. Ну и машины, иногда...

Дмитрий жался спиной в холодный металл двери и не мог понять, почему все еще стоит на ногах? Почему не валяется в луже собственной крови со сломанными руками и ногами? Нет, для начала нужно возместить ущерб, а уж после...

- Знаешь, сколько ты нам должен? - спросил Младший.

- Много. Но я все отдам, клянусь! Сейчас денег у меня нет, но я найду, я знаю где...

Братья переглянулись, одарив друг друга ухмылками, в которых явно читалось что-то вроде "вот и все, пацан на крючке", и Дмитрий почувствовал, как к его горлу подступает тошнота.

- Мы дадим тебе возможность расплатиться. Сегодня. Поможешь нам с одним дело, и будешь свободен. Одевайся и выходи на улицу. На все про все у тебя пять минут.

- Прямо сейчас?

- Да. Одень что-нибудь неприметное и прихвати свое барахло, которыми ты работаешь.

***

- Димочка, а куда ты собираешься? Кто приходил?

- Друзья. Нужно ненадолго уйти, ма. Не переживай.

Дмитрий натягивал второй носок и искал глазами свои черные брюки.

Что это было? Удача? Братья сказали, что все простят, если он поможет им в каком-то деле. Они его даже не тронули, а ведь он - подумать только! - пытался угнать ИХ машину! Если это не удача, то что же тогда?

Знаешь, почему твое сердце едва ли не вырывает из груди? И почему руки дрожат так сильно? А все потому что это Братья. От них нельзя просто так отделаться, и ты это прекрасно понимаешь.

Уже стоя возле двери, Дмитрий крепко обнял мать, почувствовав вдруг такой удивительный прилив нежности к этому маленькому человечку, какой не испытывал, наверное, с раннего детства.

- Ты, главное, не переживай, мам, - сказал он с улыбкой, - я скоро вернусь. Иди спать.

- Дим, не уходи. Ну вот куда ты собрался на ночь глядя? Почему нельзя все сделать завтра?

- Так нужно. Ну, все, давай, мам, я пошел, - он быстро чмокнул ее в щеку и выбежал из квартиры.

На улице было слишком тепло для декабря. Снежные хлопья, подсвеченные желтым светом фонарей, медленно опускались на землю, попадали на лицо и тут же таяли, превращаясь в капельки воды. Тишина стояла такая, что Дмитрий не слышал ничего, кроме собственное дыхания и едва различимого гула с далекого рудника. Просто восхитительная ночь. Может быть, все не так уж и плохо?

Давай, наслаждайся жизнью, пока можешь. Дыши этим воздухом, радуйся снежинкам...

- Заткнись.

Под одним из фонарей, словно вырезанные из черной бумаги, темнели два силуэта. Молодой человек направился к ним, чувствуя странную, нездоровую веселость. Минут пятнадцать они шли быстрым шагом и курили, потом Дмитрий не выдержал и спросил:

- Так куда мы идем?

- В частный сектор, - охотно, и даже с каким-то весельем в голосе ответил Старший. - У нас на примете есть один дом, будем его брать.

- Что за дом?

- Небольшой коттедж, в котором никто не живет, но все вещи лежат на месте. Не сказка ли? - Младший тоже был преисполнен энтузиазмом и шагал бодро, с задором.

Братья вели себя так, словно забыли о том, что Дмитрий превратил их "красавицу" в груду металла и больше не держали на него обиды. Может быть, после всего, они

И не мечтай. Они видят тебя насквозь и прекрасно знают, что ты просто кусок трусливого...

- Так в чем подвох? - быстро спросил Дмитрий.

- В том то и дело, что нет никакого подвоха. Это дом Ромы Акимова, слышал о таком?

- Да. Владелец ломбарда на звездном.

Рому, или, как его чаще называли, Кима, знал каждый карманник города. Ему тащили золото, телефоны, да, впрочем, все тащили, а он неплохо платил. Так значит, это его дом собрались обобрать Братья? Вот так поворот.

- Все верно. Пару недель назад его нашли мертвым. Кто-то проткнул его зонтом.

- Не просто "кто-то", а собственная жена, Люба. - Подметил Старший. - Говорят, она узнала, что он ей изменил и тронулась башкой. Пришла домой и засадила зонт ему прямо в горло. Доказать это, правда, так и не удалось, но мы-то все знаем.

- Люба, Любочка, Любовь, - пропел Младший и засмеялся.

- И где она сейчас?

- А хрен ее знает, но уж точно не дома. Мы караулили коттедж больше недели и ни разу не видели, чтобы кто-нибудь в него входил или выходил.

Дмитрий почувствовал облегчение. Если все и впрямь так радужно, как говорят эти двое, то добыча действительно легкая. Может быть, получится даже немного подзаработать или украсть какую-нибудь безделушку для мамы. Ким должен был оставить после себя целое состояние. Что же, теперь Дмитрий не сомневался в том, что Госпожа Удача обратила на него свой взор.

Братья остановились перед кованной оградой, за которой торчала крыша одноэтажного здания. За несколько недель запустения, некогда красивый коттедж превратился в один большой сугроб. Снег до середины засыпал входную дверь и в некоторых местах даже доставал до крыши.

- Придется копать, - сказал Старший, глядя на дом сквозь толстые прутья изгороди.

- А как быть с соседями? - Дмитрий покосился на небольшой домик, стоявший напротив. - Что, если они нас увидят?

- Не увидят. Каждую субботу они куда-то уезжают и возвращаются не раньше утра воскресения.

Парни знают, что делают. Перестань трястись и слушайся.

С изгородью проблем не возникло - в одном месте снега было так много, что им потребовалось только переступить через острые пики, которые черными клыками торчали из сугроба.

Когда они пробрались к двери, Младший развернул сверток и разложил на снегу его содержимое - там были три пары строительных перчаток, старая саперная лопатка и две фомки. Старший раздал всем перчатки, потом поднял лопатку и вручил ее Дмитрию.

- Копай.

Дмитрий взял лопатку без возражений, потому что знал, что копать придется в любом случае ему, а если так, то зачем накалять обстановку? Чтобы все получилось, их команда должна была работать слаженно, как часовой механизм.

Через десять минут дверь была свободна. Мокрый и уставший, Дмитрий сел прямо в снег и достал сигареты, но Младший одним быстрым движением выхватил у него пачку и этой же рукой отвесил подзатыльник.

- Нет времени, придурок. Приступай к замку.

Дмитрий сжал челюсть и промолчал, затолкав обиду поглубже. Он посмотрел на несложный замок и достал из внутреннего кармана куртки небольшой футляр из темно-синего пластика, в котором хранился его нехитрый инвентарь. Прикинув, что лучше всего воспользоваться бамп-ключом, он быстро подобрал необходимую заготовку и вставил ее в замочную скважину.

- Сколько времени это займет? - спросил Наблюдавший за его движениями Младший.

- Пара минут. Может меньше.

- Приступай.

Самым первым, что почувствовал Дмитрий когда открыл дверь, была мерзкая вонь. Тот самый приторно-сладкий запах, который если почувствовал хотя бы раз в жизни, то уже никогда не спутаешь ни с чем другим - запах разлагающейся плоти.

Поверить не могу, это же мертвечина! Ну, что, ты все еще думаешь, что удача на твоей стороне?

- Ну нет, я туда не пойду, - сказал Дмитрий и попятился назад, но наткнулся позвоночником на что-то твердое и острое.

- Пойдешь, - спокойно возразил Старший, - там может быть сейф. К тому же вдвоем мы все не утащим.

- Ты что, не чувствуешь запах? И с чего ты взял, что я умею вскрывать сейфы? - попытался соврать Дмитрий, но Младший приставил к его горлу острый конец фомки и прошипел сквозь зубы:

- Закрой рот и делай. Запах, бля, ему не нравится.

Вонь усилилась. Она была отвратительной, но вместе с тем и притягательной. В ней был какой-то едва уловимый, тонкий аромат, который хотелось разнюхать как следует, и от этого желания становилось еще омерзительнее.

- Давайте быстрее покончим с этим, - сказал Дмитрий и потянулся к выключателю света, но Старший схватил его за руку.

- Свет включать нельзя - спалимся. Вот, возьми, - он протянул Дмитрию зажигалку со встроенным фонарем. - И не вздумай светить на окна.

Младший достал из кармана точно такую же зажигалку и включил ее фонарик. Рассеянный лучик слабого света осветил стены с вешалками, на которых висела верхняя одежда и шапки. На полу стояли дорогие туфли, ботинки и несколько пар женской обуви. Дмитрий тяжело вздохнул, включил свой фонарь и последовал за Младшим вглубь коридора. Вскоре троица вышла в гостиную. Снаружи дом вовсе не казался богатым, но внутри это был настоящий дворец - высокие потолки, на стенах дорогие картины в человеческий рост, в дальней стене широкий камин и стопка дров. Мебель была старая, практически вся из дерева, но явно не дешевая.

- Смотрите, - тихо сказал Старший, показывая куда-то вниз.

Дмитрий подошел к нему и увидел на полу темно-бурое пятно, к которому вели такого же цвета отпечатки человеческих ладоней.

- Это что, кровь? - шепотом спросил он.

- Да. Люба даже не стала ее вытирать. Наверное, здесь она его и добила, видишь разводы? Он пытался уползти.

Дмитрий не мог оторвать глаз от засохшей лужи. Он словно наблюдал со стороны за тем как мужчина заваливается на пол, пытается подняться, но поскальзывается на собственной крови и снова падает. Именно в этот момент зонт пронзил его в последний раз.

- Больная сука. Она никогда мне не нравилась.

- Здесь кроме картин ничего нет, - с легкой досадой в голосе сказал Младший после того как обошел всю комнату. Кровь его не интересовала. - Нужно искать еще.

- Ты пойдешь туда, - Старший и посветил на деревянную дверь, рядом с которой стоял его брат, - а мы посмотрим, что там дальше по коридору.

Кровавые следы вели из-под той самой двери, на которую указал Старший, и Младший это заметил. Его лицо не выражало страха, но фомку, на всякий случай, он сжал крепче.

- Хорошо.

Дмитрий первым поспешил выйти из гостиной обратно в коридор и с облегчением выдохнул. Здесь вонь чувствовалась гораздо слабее, и ему стало намного лучше вдали от крови.

Старший подтолкнул его сзади, и они пошли дальше, но не успели дойти даже до первой двери, когда услышали со стороны гостиной сначала вскрик, а потом отборный мат. Быстро вернувшись, они увидели, что дверь с кровавым следом была распахнута. Младший стоял к ним спиной, склонившись над огромной кроватью, и что-то внимательно разглядывал.

- Она здесь, - тихо сказал он не оборачиваясь. - Люба. Вот она, мертвая.

Дмитрию стало дурно. Он схватился за стол, чтобы не упасть, и сел на один из деревянных стульев. Младший обернулся на скрип, но быстро вернулся к своей находке.

- Ты ведь сказал, что ее нет дома, - прохрипел Дмитрий Старшему, но тот не обратил на него внимания и медленно зашел в комнату с трупом, которая, по-видимому, была спальней.

- Охренеть, - послышался оттуда его голос.

Дмитрий не видел труп из-за широких спин братьев и тусклого света своего фонарика, но он и не испытывал желания на него смотреть.

- Пошли отсюда, - просипел он как-то уж слишком тихо, - пожалуйста.

- Ну и вонь, - послышался голос младшего. - Почему она такая худая?

- Не знаю, - ответил ему Старший. - Смотри, у нее глаза высохли.

Дима видел, как он приподнял свою фомку и ткнул ей в то, что лежало на кровати. Рвотный спазм был таким внезапным, что он не смог сдержаться и проблевался прямо на пол, рядом с кровавым пятном. Братья не обратили на него внимания.

Ты жалок. Только посмотри на себя - начинаешь блевать от одной лишь мысли о мертвеце.

- Почему она умерла? - спросил Младший.

- Покончила с собой. Видишь порез на бедре? Она пустила себе кровь.

- Здесь сейф, - снова послышался голос младшего.

- Где?

- Вон там, под картин...

Его перебил звук, который мозг Дмитрия просто не смог определить - что-то среднее между хрипом и стоном. Так втягивает воздух человек, который долго пробыл под водой. Почему-то братья синхронно отшагнули от кровати и напряглись. Звук повторился, и на этот раз Дмитрий готов был поклясться, что слышал пускай и очень искаженный, но явно человеческий вдох.

[Джеймсон]

Часть вторая
- Рома?

Голос, который произнес это имя не принадлежал братьям. Не похоже, чтобы он вообще принадлежал человеческому существу. Дмитрий вцепился рукой в край стула и почувствовал как натянулась каждая жилка его тела.

- Ты Рома? - повторил голос.

- Н-нет, - ответил Младший. Фонарик в его руке трясся как сумасшедший. - Я Л-леша.

Младший вдруг вскрикнул и согнулся пополам. Дмитрий видел, как из его спины на долю секунды вырвалась окровавленная кисть, сжимающая что-то очень белое, а потом тут же исчезла обратно.

Хребет! Это был его хребет!

Продолжая кричать, Младший упал на подкосившихся ногах и попытался зажать руками дыру в животе, но она была слишком большой. Он перевернулся на бок и заплакал навзрыд, свернувшись калачиком.

Старший просто стоял и неистово дрожал, глядя на нечто перед собой. Дмитрий впервые в жизни видел, чтобы человек вот так вот трясся - одновременно весь, от самой макушки и до пяток.

- Ты Рома?

От звука этого голоса нестерпимо сильно захотелось зажать уши, но Дмитрий просто не мог пошевелиться.

- Рома, это ты? - повторило Нечто безумный вопрос.

Дрожащая рука старшего медленно потянулась к поясу и что-то оттуда вытащила. в свете фонаря блеснул металл, и в ту же секунду раздался оглушительный выстрел. На долю секунды всю комнату озарила яркая вспышка и Дмитрий увидел кровь на ее стенах. Потом Старший пошатнулся и выронил пистолет из руки. Он попятился назад, опустив руку с фонариком и отступая медленно, короткими шагами. Почему-то рука, которая только что держала оружие, потянулась к горлу. Что-то булькнуло. Шаг, еще шаг. Спиной вперед он добрался до гостиной и только тогда медленно развернулся на месте, орошая все вокруг тонкой струей крови, которая била из его шеи в такт сердечному ритму.

Дмитрий не мог перестать смотреть на лицо Старшего, на его раскрытый рот с красными зубами, на безумные глаза, на вцепившиеся в горло окровавленные пальцы.

- Что это? - прошептал Старший, потом сделал слишком резкий свистящий вдох и стал медленно оседать. Уже на полу его тело все еще вздрагивало, ботинки не переставали мелко стучали по паркету, словно парень спал и куда-то бежал во сне.

Дмитрий оторвал взгляд от его тела, которое еще минуту назад было живым и с трудом заставил себя посмотреть на кровать, рядом с которой все еще хныкал Младший.

Он не знал, почему крик так и не вырвался из его груди, почему застрял где-то посередине. Он не знал, почему ноги не бросились к двери, а рука не переставала направлять луч света на существо, которое сидело на багровом матрасе и смотрело на него практически пустыми глазницами. Дмитрий лишь почувствовал, как по правой ноге потекла теплая жидкость, но даже не понял, что это была его моча.

Лучше бы тебе взять себя в руки и убраться отсюда, пока есть такая возможность, слышишь, обоссанец?

- Ромочка, это ты? - спросило существо безгубым ртом и стало принюхиваться. - Ты уже вернулся?

Оно слепое! Беги же!

Младший громко всхлипнул и Люба быстро повернула голову в его сторону. Ее сухая рука совершила неуловимое для глаз движение и парень замолчал навсегда, а на стене появились новые пятна крови.

Беги! Беги! Беги!

- Рома, где ты?

Она сползла с кровати, перебралась через труп Младшего и, быстро работая руками, поползла в прихожую, к Дмитрию. Ее тело было иссохшим, бледным, с желтыми пятнами на спине, худых плечах и тонких руках. Тощие ноги, одетые в пижамные шорты, безжизненно волочились, постукивая по паркету коленками. Дмитрий смотрел как она приближается, иногда останавливаясь, высоко поднимая голову со спутанными рыжими волосами и принюхиваясь, становясь похожей на слепую гусеницу. Он видел как она поскользнулась в крови Старшего, которой вытекло порядочно, но удержалась на руках и поползла дальше, оставляя неровный след. Когда ее сморщенный нос принялся обнюхивать его обсосанный кроссовок, он не отдернул ногу, хотя и хотел этого больше всего на свете, а лишь продолжал смотреть, не понимая, как рассудок до их пор не покинул его.

- Ромочка, это ты?

Скажи "да"! Ради всего святого, скажи "да"!

- Да, это я.

Собственный голос заставил его прийти в себя. Он почувствовал, что теперь может управлять собственным телом, но было поздно. При желании тварь могла быть очень быстрой, и инстинкт самосохранения подсказывал ему, что резких движений делать не стоит.

- Ты вернулся, любимый.

Она схватилась за штаны парня и стала карабкаться по ним вверх, каждым своим движением заставляя его содрогаться от омерзения. Добравшись до его шеи она обвила ее своими скользкими от крови руками.

- Как хорошо, что ты вернулся, - прошелестело из ее сухого рта, обдавая лицо запахом гнили. - Я так ждала.

- Да, - сказал в ответ Дмитрий и с трудом заставил себя ее обнять. Он чувствовал под пальцами каждое ее ребро, каждый острый позвонок и радовался, что уже проблевался раньше.

- Отнеси меня на кровать.

- Хорошо.

Думай, как будешь выбираться из этого дерьма. Ты не сможешь долго притворяться, она все равно поймет, что ты - не он.

Дмитрий осторожно нес ее легкое тело через гостиную, переступил через подрагивающий труп Старшего, и вошел в спальню. Там он аккуратно положил Любу на кровать, но она так и не разомкнула рук, продолжая держать его за шею.

- Пожалуйста, не уходи.

- Я не уйду.

Может быть, она снова уснет?

Он лег рядом с ней и уставился в потолок, думая, что будет делать дальше.

- Прости, что ударила тебя зонтом, я не хотела причинить тебе боль.

- Все хорошо, родная, я тебя прощаю, - сказал он и погладил ее по голове, чувствуя, с какой легкостью волосы отделяются от мертвой кожи.

- Родная? Ты никогда меня так не называл.

Ошибка! На секунду сердце Дмитрия замерло от страха, лоб покрылся испариной.

- Родная, - повторила Люба, - мне нравится. Называй меня так чаще.

На этот раз тебе повезло.

- Хорошо.

- Но ты должен понять, что я ударила тебя не просто так. Ты ведь был с этой мерзкой шлюхой...

Ее длинные когти больно прошлись по его щеке и остановились на шее.

- Ты трахал ее на нашей кровати. Зачем ты это делал?

- Я... нет... то есть да, но пойми, ведь я ее не любил.

Длинные пальцы Любы все сильнее сжимали его шею, перекрывая доступ к кислороду.

- Я всегда любил только тебя, клянусь! - прохрипел он из последних сил.

Хватка ослабла, но рука осталась на шее.

- Ты правда меня любишь?

- Да! Я люблю тебя! Люблю больше всего на свете.

- И я тебя люблю.

И снова ты снова был на самом волоске. Думай!

Дмитрий не знал сколько времени они вот так пролежали, но его тело начинало затекать. Нужно было на что-то решаться.

- Любочка, - прошептал он ей на ухо.

- Что, любимый?

- Я так хочу есть, просто умираю с голоду. Ты не могла бы мне что-нибудь приготовить?

- Да, конечно, любимый. Я тебя накормлю. Приготовлю твое любимое.

Люба отпустила его шею и быстро сползла с кровати на пол. Не поднимаясь, тварь схватила тело Младшего за щиколотку и потащила его к двери в гостиную. Оттуда она выползла в коридор и скрылась за поворотом направо, где, судя по всему, была кухня. Дмитрий подождал, пока вытянутые руки Младшего не исчезнут во тьме, а потом вскочил с кровати и схватил с пола пистолет. Это был старинный, тяжелый револьвер. Старший успел выстрелить, а это означало, что оружие находилось в полной боеготовности.

А подействуют ли на нее обычные пули? Она ведь и так мертва!

Из коридора послышался лязг кастрюль и, кажется, Люба решила спеть. У нее явно было приподнятое настроение.

Интересно, сколько она будет готовить Младшего? А что, если она решит его просто нарезать, как пирог? Действуй!

- Нужно сваливать, - прошептал Дмитрий сам себе. - Но как? Она услышит, если я попытаюсь выйти через дверь.

Окно.

- Да, окно.

Размышляя, Дмитрий не сразу заметил, что шум на кухне прекратился. Он поднял глаза и увидел, что Люба смотрит на него из коридора. Ее окровавленный рот медленно открылся, вывалив язык наружу, и тишину пронзил самый жуткий крик, который ему когда-либо доводилось слышать. Ноги сработали сами - два прыжка, к окну, потом звон разбитого стекла, вспышка боли в плече и свежий воздух. Дмитрий лишь краем глаза успел увидеть, что к нему по полу стремительно приближается вопящий бледный силуэт, и в следующую секунду он уже мчался по рыхлому снегу к изгороди, потом дорога, слезы на щеках, мелькающие по бокам огни фонарей и родной подъезд. Он пролетел три этажа на одном дыхании, с трудом попал ключом в скважину и с грохотом захлопнул за собой дверь, заперев ее на два замка и цепочку. Только после всего этого он смог опуститься на колени и дать волю чувствам.

- Димочка, это ты? - из спальни выглянула перепуганная мама, - Димочка, что с тобой? Где ты был?

Дмитрий не мог говорить, он лишь рыдал, стоя на коленях, весь в крови, в разодранной одежде и с револьвером в руке.

- Господи, Димочка, это настоящий пистолет? Почему ты весь в крови?

Мама села на пол рядом с ним и тоже заплакала, пыталась обнять, но он отстранился и вытер слезы, смешавшиеся с кровью.

- Ну что с тобой случилось? Ты можешь сказать? Давай я вызову скорую?

- Полицию. Вызови полицию.

- Да-да, хорошо, сейчас.

Она могла пойти за тобой.

- Ты прав, она могла пойти за мной... - пробормотал Дмитрий и поднялся с колен, опираясь о стену.

- Кто? - спросила мама, но он не ответил и прошел мимо, в свою комнату - единственную в квартире, чье окно выходило на сторону подъезда.

Он видел фонари и машины, покрытые тонким слоем снега, голые деревья и спящие дома. Любы нигде не было. Все хорошо. Все...

Он заметил какое-то движение внизу, под фонарем, и не смог сдержать стон - в сторону его подъезда быстро ползло бледное тело, оставляя на снегу глубокую борозду. Иногда оно останавливалось и принюхивалось.

- Нет нет нет. НЕТ!

Он выскочил в прихожую, мимо мамы, которая все еще сидела на полу с телефоном и повторяла "пожалуйста, быстрее", и выбежал на лестничную площадку, выставив перед собой револьвер. Он направил дуло туда, откуда, по его мнению, должна было появится Любино обезображенное тело, и стоял так несколько минут. Но никто так и не появился.

Может быть, она не нашла твой подъезд? А что, если она тебе просто померещилась?

- Я видел ее, пап, собственными глазами. Она приближалась. Я видел.

Постояв еще немного и убедившись, что никто так и не появится, Дмитрий вернулся в квартиру и по-новой запер дверь. Он сбросил куртку на пол и поплелся в свою комнату, чувствуя, что вот-вот рухнет от усталости. Мама все причитала по телефону, но он не слушал. Ему нужен сон. Просто сон. Уже в кровати Дмитрий услышал странный звук - словно кто-то скребется снаружи, по стене. Он посмотрел на окно и не смог сдержать вопль, который едва не разорвал его грудь изнутри - Люба вскарабкалась по стене на третий этаж и с карниза смотрела на него своими пустыми глазницами.

- Рома...

Дмитрий схватил револьвер и направил его на тварь. Раздался звон бьющегося стекла, а сразу за ним - оглушительный выстрел.

Но разве сможет обыкновенная пуля остановить настоящую Любовь?

[Джеймсон]

Часть первая
Самая долгая ночь в году — это отнюдь не ночь зимнего солнцестояния с 21 на 22 декабря. Это ночь с 31 декабря на 1 января — единственная в году ночь, которая для абсолютного большинства не сливается в размытое мгновение сонного небытия, а растягивается на много часов, заполненных разнообразными событиями — чаще, конечно, незначительными и не оставляющими после себя ничего, кроме похмельной головной боли и остатков заливной рыбы в холодильнике на следующий день, но иногда — иногда эти события способны перевернуть всю дальнейшую жизнь.

Даже самый пустяковый эпизод, который в иной день не имел бы никакого продолжения, в эту ночь может обрести некий символический смысл и стать поворотной точкой — к добру или к худу? Кто знает! Жаждущие уйти от рутины будней в новогоднюю сказку обычно забывают, что не все сказки хорошо кончаются. Конечно, сама по себе эта ночь ничем не отличается от других, да и вообще, далеко не все человечество празднует смену лет по григорианскому календарю; но, в конце концов, для человека реально существует только то, во что он верит.

Так думал Андрей Сулакшин, покачиваясь вечером 31 декабря в вагоне электрички, уносившей его все дальше и дальше от города, от сияния его реклам и иллюминаций, от бесконечной вереницы машин, все еще куда-то спешащих за несколько часов до праздника, от обмотанных гирляндами елок на площадях и сомнительных молодежных компаний, палящих в небо из ракетниц, от очередных «Главных песен о старом», «Иронии судьбы» и новогоднего обращения Президента. Ритмично постукивая на стыках, поезд мчал своих пассажиров вперед, в морозную тьму, мимо белевших во мраке полей, мимо заснеженных лесов, подступавших к самой насыпи, мимо синеглазых семафоров и сиротливых огней далеких поселков. Народу в вагоне было немного, хотя и больше, чем обычно в это время суток; в основном это были спешившие домой провинциалы, которых покупки или иные дела задержали в последний день в городе.

Андрей, однако, был не из их числа.

Пожалуй, он и сам не мог бы точно сказать, что заставило его принять приглашение Валерки присоединиться к их компании и встретить Новый год «вдали от цивилизации», в домике посреди зимнего леса, где даже елка располагалась не внутри, а снаружи; в то время Андрей планировал провести праздничную ночь в более узком обществе.

Но... За минувшие три недели обстоятельства изменились таким образом, что теперь это общество было бы слишком узким, сократившись до самого Андрея и его мамы. Так что, в каком-то смысле все к лучшему. Вместо того, чтобы сидеть дома, предаваясь элегической грусти, он будет веселиться в теплой компании — и, как знать, не заведет ли он уже сегодня новое знакомство? Новогодняя ночь, от которой столь многие ожидают чудес и перемен, хороший для этого повод...

Поезд замедлил ход.

— Фывавовшкое, — объявил машинист по неисправной, как обычно, связи. Андрей встрепенулся, бросил взгляд на проплывавшее мимо окна название станции и поспешно вышел в тамбур. Двери с шипением отворились, впуская холодный воздух и редкие снежинки.

Лесной домик не был таким уж диким и оторванным от цивилизации местом — он находился всего в паре километров от шоссе и менее чем в пяти — от дачного поселка под названием Силикаты (Россия, наверное, единственная страна, где можно встретить топонимы типа «3-я Газгольдерная улица»). В доме была электропроводка и телевизионная антенна на крыше (правда, самого телевизора не было, равно как и радио, и это обстоятельство гордо подчеркивалось инициаторами затеи), и до него можно было доехать на машине. Тем не менее, от станции надо было добираться больше десяти километров — если по шоссе мимо Силикатов и дальше по проселку — или же около шести, если напрямик по тропинке через лес.

Андрей окинул взглядом заснеженную платформу, надеясь, что кто-нибудь из участников вечеринки, приехавших на собственных машинах, может встречать прибывающих на электричке — однако платформа была пуста. Лишь несколько цепочек следов вело от ее края к обледенелой лестнице. Станция не относилась к числу крупных и оживленных, даже по загородным меркам; здесь и летом останавливался далеко не каждый поезд. Насколько помнил Андрей из расписания, в этом году здесь должна была остановиться еще лишь одна электричка; следующий поезд пойдет уже утром.

Поезд закрыл двери и тронулся. Сулакшин вновь оглянулся по сторонам, проверяя, не приехал ли кто одновременно с ним, но он по-прежнему стоял на платформе в одиночестве. «Что ж, — подумал он, — надеюсь, в новогоднюю ночь в лесу не рыщут маньяки». Осторожно спустившись по скользкой лестнице, он зашагал в сторону леса.

Погода была вполне подходящей для прогулки — градуса три ниже нуля, не слякотно, но и не слишком холодно (ночью, впрочем, обещали похолодание). Тем не менее, идти в темноте и одиночестве по лесной тропинке было не особенно приятно. Справа от тропинки была проложена лыжня; Андрей вспомнил, что дома у него мелькала мысль взять с собой лыжи, однако тогда ему не захотелось тащиться с ними по городу.

Пожалуй, лучше бы он тогда преодолел свою лень, зато сейчас быстрее добрался бы до цели. Теперь же оставалось лишь утешать себя картинами тепла и уюта, которые ждут его минут через пятьдесят.

Наконец он добрался до развилки и свернул налево; в скором времени впереди между деревьями показался свет. Домик с укутанной снегом крышей посреди лесной поляны выглядел бы совсем как иллюстрация к новогодней сказке, если бы не две «Нивы», стоявшие недалеко от входа. Летом сюда можно было доехать на чем угодно, но зимой лишь хозяева этих танков чувствовали себя достаточно уверенно для такого путешествия. Андрей окинул взглядом росшую перед домом елку, на которой висело несколько стеклянных шаров; подойдя ближе, он увидел, что они для верности приклеены прозрачной липкой лентой.

Когда часы начнут бить двенадцать, все выбегут сюда с шампанским, будут чокаться друг с другом, выкрикивать тосты, бегать вокруг елки и жечь бенгальские огни.

Андрей подошел к двери и потянул ручку на себя. Внутри звякнул колокольчик. В следующий миг на улицу хлынули свет, тепло и шумные возгласы; на пороге стоял Костик, оказавшийся, должно быть, ближе всех к двери.

— О, Андрюха, хаюшки! Все уже в сборе. Ребята, это Андрей и... — тут он заметил, что что-то не так. — А где Лиза?

— Не знаю. И не особо стремлюсь узнать.

— Угум-с. Понятно. Ну, как говорится, милые бранятся...

— Костик, я полагаю, Лиза — это уже пройденный этап. И покончим с этим.

— Ага. Ну ничо, Андрюха, на наш век женского поголовья в России хватит, — Костик заговорщицки подмигнул, отступая, наконец, назад и впуская Сулакшина. — Шмотки кидай сюда, вешалка все равно нас всех не выдержит, — он указал на куртки, сваленные в угол. Вешалка была оккупирована тремя женскими шубами. В другом углу стояло две пары лыж — как видно, соответствующая мысль посещала не одного Андрея.

Андрей прошел в комнату, где вокруг накрытого скатертью, но еще не сервированного стола уже кучковались человек десять. Его приветствовали; те, что ближе, тянули руки, остальные, чтобы не протискиваться, ограничивались салютующими жестами. Должно быть, Костик успел разыграть некую пантомиму за его спиной, потому что вопросов про Лизу больше не задавали. Андрей не без интереса окинул взглядом присутствовавших девушек, но новых лиц среди них не оказалось.

Возможно, ситуация с Лизой была и не столь однозначна, как он описал Костику. Однако Андрей уже усвоил по собственному опыту, что, если в отношениях возникла трещина, пытаться склеить их заново бесполезно. Все равно так, как раньше, уже не будет. Значит, надо побыстрее смести осколки в совок и отправляться на поиски новой вазы.

«Ну и логика у вас, озабоченных», — словно услышал он мысленно голос Юрия. «Бег по граблям как основной вид спорта. Только получил по лбу — сразу вопит: я еще хочу!» Юрий был убежденным противником всего, что относится к любви и сексу. Андрей не мог не признать, что его рассуждения весьма логичны. «Но я не могу быть таким роботом, как ты», — добавлял он при этом. «Можешь, — отвечал Юрий, — просто не хочешь». «Не хочу», — соглашался Андрей. «Ну тогда мучайся!» — презрительно фыркал его оппонент. Здесь Юрия, разумеется, не было. Он не любил тусовок, а Новый год именовал «глупейшей манерой праздновать тот факт, что жить осталось на год меньше». Сидит, небось, уткнувшись в свой компьютер, и проработает всю ночь. Робот — он и есть робот.

Андрей нерешительно потоптался, ища, к какой бы группе присоединиться. Шура и Саня (их называли так, чтобы различать) увлеченно обсуждали «поддержку ЭсКуЭля в Дельфях», попутно поминая недобрым словом «мастдайных мелкомягких» с их «саксовым АПИ». Для Андрея, чьи познания в программировании простирались не многим дальше печати «Hello world!», все это было китайской грамотой. Ромыч и Ленка, похоже, больше интересовались друг другом, чем окружающими. Плотный и краснощекий Иркутов пересказывал вежливо внимавшим Ксюхе, Вовчику и примкнувшему к ним Николаю сюжет какого-то ужастика, который в его изложении больше смахивал на посредственную комедию. Иркутова все всегда звали по фамилии — его имя было каким-то замшело-заковыристым, не то Евстигней, не то Евлампий, короче, жуть; он и сам не любил свое имя и всегда представлялся просто Иркутовым. Валера Золотарев, хозяин дома (Андрей так и не понял, действительно ли он имеет на лесной домик какие-то права, или просто занял пустующее помещение явочным порядком), перебирал струны гитары, уклоняясь во что-то гребенщиковское, но в этот момент Дина, как всегда, накрашенная сверх меры, попросила его: «Валер, сбацай «Пора по пиву»!»

— Ну, если дама просит, — Золотарев без особой охоты передвинул гитару на коленке, занимая более боевую позицию.

— И не только дама, — поддержал Костик.

— Гхе-гхе, — прокашлялся Валера. — «Иваси». «Пора по пиву». Исполняется в шесть тысяч восемьсот девяносто второй раз.

Если климат тяжел

И враждебен астрал,

Если поезд ушел

И все рельсы забрал...

Андрей тоже неплохо относился к «Ивасям» — да и к пиву, в общем-то, тоже — но предпочел бы услышать что-нибудь менее заезженное. Тем не менее, именно эта песня пользовалась в компании неослабевающей популярностью.

Пора по пиву, пора!

Пора по пиву, пора!

— радостно подхватили припев молодые голоса. Дружный рявк, должно быть, был слышен даже в Силикатах. Даже Саня и Шура прервали свою высокоинтеллектуальную дискуссию ради общего дела.

Когда припев отгромыхал в последний раз, на пороге комнаты появилась Света, жена Золотарева. Они поженились в уходящем году — банальнейшая история, аспирант и дипломница. Беременность Светы была уже заметна, хотя пока и не бросалась в глаза, тем паче под фартуком. В руках она держала большое блюдо с нарезанной тонкими ломтиками копченой колбасой.

— Мальчики, помогите кто-нибудь ножи поточить, — сказала она, ставя блюдо на стол. — И принесите вино из машины, пора уже.

Андрей, стоявший ближе всех, двинулся за ней на кухню (по правде сказать, его вела еще и мысль, что Света на кухне не одна). За спиной звякнул колокольчик и хлопнула дверь — кто-то пошел за вином. Кухня оказалась совсем маленькой — было даже непонятно, каким образом, помимо раковины, плиты, газового баллона и небольшого круглого стола здесь помещаются еще три женщины. Андрей знал еще одну, помимо Светы; точнее, не то чтобы знал, но видел однажды — это была Марго, новая подруга Сани. Третья же девушка, резавшая овощи для салата, была ему незнакома. У нее были пушистые светлые волосы — такие воздушные, что походили на облако. Наверняка она не прятала их под шапку, а ограничивалась шерстяными наушниками. Аналогию с облаком усиливало засилье небесно-голубого цвета в ее облике: у нее были голубые глаза, голубая блузка и сережки с голубыми камешками.

— Андрей, — представился Сулакшин, стараясь не пялиться на нее слишком нагло.

— Катя. Вот вам фронт работы, — она подвинула ему два ножа и точилку.

Вжик-вжик, вжик-вжик. Точить ножи — дело нехитрое. На плите булькали кастрюли, а из духовки шел обалденный запах пирога. Марго и Света по очереди сновали туда-сюда, относя в комнату уже готовые закуски, а Андрей все думал, как бы потактичней выяснить у Кати, с кем она здесь. Андрею, может, и не хватало силы воли на то, чтобы задавить в себе чувства, как Юрий, но заповедь «Не тронь чужое» он уважал. Во всяком случае, когда речь шла о его приятелях.

— Я вас раньше не видел, — сказал он.

«Тонкое наблюдение, — ехидничал двойник Юрия в его мозгу, — учитывая, что вы только что представились друг другу».

— Меня Марго пригласила, — ответила Катя. — Мы с ней вместе на вечернем учимся.

В очередной раз вошла Света, боком протиснувшись между Сулакшиным и стенкой.

— Андрей, поточил? Спасибо. На вот отнеси в комнату, а то тут не протолкнуться, — она вручила ему вазу с яблоками и мандаринами.

Андрей понял, что продолжение беседы откладывается.

Щелк — звяк — у-у, у-у, у-у... Кукушка в часах на стене комнаты одиннадцатикратно исполнила свой долг. Стол был уже почти накрыт; для первого этапа не хватало лишь традиционной миски с салатом, но вот, наконец, показалась и она, торжественно несомая Светой. Компания принялась рассаживаться. Андрей почти не сомневался, что они с Катей сядут рядом, но та села рядом с Марго, и тут же с другой стороны приземлился Шура. Еще одна банальнейшая схема — два приятеля, две подруги...

Андрею пришлось довольствоваться местом даже не напротив, а наискосок. «Ну да ничего, — подумал он, — битва только начинается, мы еще поборемся».

«Только на это вы и способны, — не замедлил констатировать виртуальный Юрий. — Самцы, дерущиеся за самку. Чем вы от животных-то отличаетесь?»

«Отстань», — ответил Андрей.

«Это все твои аргументы? Что и требовалось доказать».

Компания и впрямь предалась животным инстинктам. Полтора десятка молодых и здоровых людей, почти половине из которых пришлось к тому же совершить довольно длинную прогулку по морозу, могли, наконец, больше не сдерживаться и набросились на еду. Стучали о тарелки ножи и вилки, сосредоточенно работали челюсти, миски и банки мелели на глазах. Постепенно, однако, интенсивность пожирания снижалась; голод отступал, а впереди ждали еще курица, жаркое и пирог (Света и Марго пару раз выходили на кухню проведать, как они там). Челюсти по-прежнему работали, но теперь больше в процессе разговора, нежели еды; уже было выпито несколько тостов, начиная с «За нас с вами и за хрен с ними» и заканчивая «Ну, чтоб не последняя!»; наступил черед застольных баек и анекдотов. Андрей слушал рассеянно; что-то было не так. Ему как-то не удавалось влиться в общее веселье. Вероятно, виной тому было то обстоятельство, что Шура, совсем, кажется позабыв о мастдайных мелкомягких, уже оживленно болтал с Катей, почти не отвлекаясь даже на то, чтобы посмеяться над очередным анекдотом, включая и рассказанные Сулакшиным. Но было и еще что-то, заставлявшее Андрея чувствовать себя не в своей тарелке... Пожалуй даже, это был некий физиологический дискомфорт. Съел что-то не то? Пожалуй, нет... Скорее, здесь просто душно. Надо открыть окно. В начале вечеринки комнату проветривали, но с тех пор прошло уже достаточно времени. Стрелки часов близились к полуночи.

Словно в ответ на его мысль о свежем воздухе, Золотарев выудил из кармана пачку сигарет и щегольскую зажигалку. Этот жест послужил сигналом остальным курильщикам, коих в компании было большинство.

— Так, начинается химическая атака, — констатировал Андрей. — Я пошел в укрытие, — перебираясь через колени сидевших справа, он стал пробираться в сторону окна.

— Угу, Андрюх, открой окошко, а то мы тут задохнемся, — сказал Костик, вставляя в рот сигарету. Юрий бы не преминул высказаться насчет «умилительной логики этих двуногих без перьев».

Андрей взялся за шпингалет. Он видел отражение комнаты в стекле, видел, что Катя, похоже, тоже оказалась из племени некурящих и чуть отодвинулась в сторону двери, видел, как Дина тянется с сигаретой через стол к зажигалке, которую ей галантно протягивает Иркутов... И в тот момент, когда палец Иркутова двинулся вниз, поворачивая колесико, Андрей понял, что именно было не так в окружающем воздухе.

В комнате пахло хвоей (хотя елка находилась во дворе, девушки украсили дом еловыми ветками изнутри), духами, свежеочищенными мандаринами и другой снедью... и сквозь все эти запахи пробивался еще один.

Запах газа.

Андрей успел сделать полоборота и открыть рот, чтобы крикнуть, что нельзя зажигать огонь, кажется, он даже успел выкрикнуть какой-то звук... Но в этот момент колесико зажигалки высекло искру.

Удар, полет, боль, темнота.

[Джеймсон]

Часть вторая
Сначала вернулась боль. Потом — холод.

Особенно холодно было лицу и рукам. Холодно и мокро. Андрей провел языком по немеющим губам и ощутил вкус пресной воды, затем — вкус крови.

Он понял, что лежит в снегу. Где-то позади слышался треск пламени.

Андрей попытался встать. Безуспешно. Так иногда бывает во сне, когда нужно бежать, а тело тебе не повинуется. Только теперь это был не сон.

Он вновь попытался подняться, упираясь руками в снег. На этот раз ему удалось приподнять голову. Снег под его лицом был красным от всполохов пожара... Нет, от всполохов он был рыжим, а красным он был от крови. Андрей осторожно ощупал лицо правой рукой. Кажется, глубокий порез на лбу и на правой щеке тоже... Ну еще бы, его вышвырнуло сквозь стекло. Но хуже было с левой щекой. Казалось, она вся состоит из боли. И это не порез, это ожог. Ему еще очень повезло, что он не обгорел весь — очевидно, падая, перекатился по снегу, и это сбило пламя. Удивительно, что уцелел глаз... Оба глаза. Возможно, он моргнул в самый момент взрыва. Возможно. Тогда он мог этого не заметить. Теперь не замечать моргания было трудно — оно отдавалось болью, левое веко тоже было обожжено.

Но боль — это не самое страшное. Боль можно стерпеть. В это трудно поверить, но можно, люди терпят и не такое. Главное — он видит, слышит, чувствует, его руки работают — пальцы закоченели в снегу, но теперь кровообращение восстанавливается... Ноги! Он понял, что не чувствует ног.

Он вообще не чувствовал нижнюю половину своего тела.

«Ушиб, это просто ушиб и последствия шока», — сказал он себе. «Сейчас это пройдет».

«Не говори глупостей, — ответил ему Юрий. Сейчас его голос звучал так отчетливо, словно он стоял рядом. — Хоть раз в жизни назови вещи своими именами. У тебя сломан позвоночник».

«С какой стати? — возмутился Андрей. — Я упал на мягкий снег!»

«Тебя вышвырнуло взрывом через закрытое окно. Твоим телом выбило прочную деревянную раму. Да и потом могло приложить каким-нибудь обломком».

Андрей застонал и, упираясь руками, повернулся набок. Теперь он мог видеть пылающий дом и разбросанные вокруг головешки. Его обожженная щека чутко откликнулась на идущее от огня тепло.

— Эй! — крикнул он и поразился, как слабо звучит его голос. — Есть кто живой?

Лишь жадный треск пламени был ему ответом.

«Никаких шансов, — сказал Юрий. — Ты находился в самом выигрышном положении — у окна. Тебя выбросило. Остальные просто сгорели внутри».

Сулакшин снова перевернулся на живот. Ребра с правой стороны незамедлительно отозвались болью, тупой, но сильной. Сломаны? Пожалуй, все-таки нет, иначе было бы еще хуже.

Надо доползти до входа. Если кто-то выжил, там есть следы. И потом, там машины. Если они, конечно, не уехали. Андрей не умел водить машину, а если бы даже и умел, как бы он это делал без ног?

Но об этом он пока не думал. Надо ползти. Это не сложно. Напрягаем мышцы левой руки... вот та-ак... теперь правой... как больно, блин! пра-авой... ничего, к боли можно притерпеться... опять ле-евой...

Он дополз до угла и, едва завернув за него, понял, что надежды были тщетными. Обе «Нивы» горели. Судя по всему, догорали, так что бензобаки уже успели взорваться, и с этой стороны опасности не было.

Очевидно, машины стояли слишком близко к выбитой взрывом двери — по крайней мере, одна из них, с которой огонь перекинулся на вторую.

«Ты бы все равно не смог вести, — утешил Юрий. — Даже завести бы не смог. Водители из города не оставляют ключ в зажигании, даже если приезжают в лес».

«По крайней мере я мог бы забраться внутрь и ждать помощи, а не лежать на снегу», — возразил Андрей.

«Бессмысленно рассуждать в сослагательном наклонении. Исходи из реальной ситуации».

В этот момент чуть в стороне от машин Андрей заметил лежащую в снегу фигуру. Значит, кому-то все-таки удалось выбраться! Вряд ли этого человека могло выбросить через дверь — они все тогда были в комнате, никто не находился в передней. Значит, он выбежал сам.

И хотя он, несомненно, ранен, иначе не лежал бы на снегу, но, вероятно, все-таки жив.

Андрей, как мог быстро, пополз к лежавшему. С каждым движением вперед, однако, он все больше убеждался, что простертая в снегу фигура кажется черной вовсе не из-за особенностей освещения.


Андрей передвинулся правее, и его лицо оказалось рядом с головой трупа. На его несчастье, голова была повернута в его сторону, и он увидел то, что еще недавно было лицом, способным очаровать большинство мужчин. Оскал зубов в безгубом рту, дыра на месте носа, спекшиеся мутные шары глаз, вывалившиеся из орбит и свисающие на ниточках нервов. Круглую голову, странно выглядящую без волос, покрывала черная корка. Среди этой корки, на том месте, где когда-то было ухо, Андрей увидел вплавившуюся в кожу сережку с голубым камешком.

Катя.

Ее пышные, воздушные волосы сослужили ей плохую службу. Они вспыхнули, как тополиный пух. Хотя, конечно, дело не только в волосах. В тот момент, когда она выбежала, она уже горела вся. Скорее даже следует винить ее одежду, оказавшуюся слишком легко воспламеняющейся.

«Долго ты намерен здесь прохлаждаться?» — осведомился Юрий.

«Пока меня не спасут», — обессиленно ответил Андрей.

«Тебя никто не спасет. Дом скоро догорит, и к утру не останется даже дыма, который можно заметить с шоссе. Вас хватятся не раньше завтрашнего вечера. Ночью обещали по области до минус двенадцати. К тому времени, как сюда кто-нибудь доберется, твой труп уже промерзнет настолько, что по нему можно будет стучать, как по дереву — если кому-то вдруг захочется сплюнуть через левое плечо».

«Что же делать?»

«Ты меня спрашиваешь? Ну вообще-то вариантов два: лежать и ждать смерти или ползти к людям».

«До станции шесть километров. И до Силикатов — почти пять».

«Ничего не могу с этим поделать».


Преодолев пару десятков метров по следу протекторов, Андрей наткнулся на какой-то бесформенный предмет, торчавший из снега. Он поднес эту вещь к глазам; это оказалась кастрюля, наполовину вывернутая наизнанку — одна из ее ручек смотрела внутрь. Андрей оглянулся на горящий дом и теперь увидел его с третьей стороны — с той, где находилась кухня. Здесь не осталось стены и поднимавшейся над ней части крыши; тлеющие обломки были веером разбросаны в радиусе не меньше тридцати метров. Андрей надеялся, что среди этих разбросанных по снегу предметов нет ничего хуже обломков стены или мебели.

«Если даже и есть, что от этого меняется?» — хмыкнул циничный Юрий.

К тому времени, как Андрей преодолел поляну и углубился в лес, он впервые почувствовал, насколько здесь холодно. Гигантский костер уже не согревал его, и эффект первичного шока уже не действовал, а ведь его теплая куртка, шапка и перчатки остались в доме. Кисти рук нестерпимо ломило, снег забивался под пиджак (черт его дернул надеть пиджак, надо было просто взять свитер) и лез в лицо. В последнем обстоятельстве, правда, был и некоторый плюс — это избавило от мерзкого вкуса во рту после приступа рвоты и предохраняло хотя бы от жажды. И все же холод пронзал все его израненное тело. А ведь это только начало пути, и с течением ночи температура будет только падать... Он попытался ползти быстрее, чтобы хоть как-то согреться. Л-левой, п-равой, л-левой, п-равой...

Его запала, впрочем, хватило не слишком надолго. Он остановился, посмотрел вперед (чертова проселка все еще не было видно, хотя Андрей хорошо помнил, что от него до поляны рукой подать) и бессильно уронил голову в снег. Отдышавшись, он пополз дальше в первоначальном темпе. Но чем дольше он полз, тем сильнее становился иррациональный страх, что он ползет не туда, хотя следы шин ясно указывали путь.

«Что, если они приехали каким-то кружным путем?» — подумал он.

«Вот делать им больше нечего! — усмехнулся Юрий. — Ползи давай».

«Но почему до сих пор нет проселка?»

«Потому что ползком на руках человек передвигается значительно медленней, чем пешком или тем паче на машине».

По мере того, как он полз, под его грудью скапливался снег, и Андрею приходилось периодически останавливаться, чтобы отгрести его в сторону. Его била крупная дрожь, зубы стучали. Холод, пронизывающий холод был едва ли не хуже, чем боль, к которой он уже начал привыкать.

Наконец под его бессильно опущенным лицом — он уже давно не смотрел вперед, мыщцы шеи затекали, отдаваясь болью в затылке — вместо рыхлого снега оказался накатанный наст. Проселок! Сколько времени он сюда добирался? Когда он в первый раз взглянул на запястье, то не обнаружил там часов — должно быть, ремешок оборвался или расстегнулся. Субъективно ему казалось, что он ползет уже не один час — а ведь это был лишь самый короткий отрезок пути. Так или иначе, это первая победа, и он заслужил более продолжительный отдых. Андрей растянулся на ледяной дороге, словно на пуховой перине. Сейчас он немного полежит и поползет дальше... сейчас... немного...

«Не спать!!! — рявкнул Юрий ему прямо в ухо. — Нашел время и место!»

«Я... я не хотел», — испуганно оправдывался Андрей.

«Не ложись больше. В следующий раз отдыхай, опираясь на локти».

Андрей, наконец, выбрался на дорогу целиком, развернулся направо и пополз дальше. Ле-евой... пра-авой... Теперь стало легче. То ли несколько минут сна помогли, то ли открылось второе дыхание... да, прежде всего, гладкая ровная дорога пришла на смену засыпанной снегом тропе. И даже ноющая боль в закоченевших руках куда-то отступила... он их просто уже не чувствовал.

«Пальцы! — не замедлил отреагировать Юрий. — Разотри их снегом, пока не поздно!»

«Да ну, и так хорошо», — вяло подумал Андрей.

«Нет, вы только полюбуйтесь на этого идиота! Ты кровеносную систему в школе проходил? Ты понимаешь, что в данный момент твои руки умирают, и придется их тебе ампутировать?»

Андрей встряхнулся и пополз к обочине, чтобы зачерпнуть снега. Несколько раз провел одной ладонью по другой, растирая между ними рассыпчатый белый порошок... C тем же результатом он мог бы тереть друг о друга деревянные дощечки.

«Работай, работай пальцами, — наставлял Юрий, — сжимай-разжимай, сжимай-разжимай. Ты должен восстановить кровообращение».

Он попробовал. Пальцы не слушались. Это было дикое зрелище — он смотрел на свою руку и не мог сжать ее в кулак. Впрочем, если учесть то, что произошло с его ногами...

Нет, руки он так просто не отдаст! Он принялся тыкать рукой в дорогу, заставляя пальцы сгибаться. Сперва они шевелились бессильно, словно резиновые, затем... В них родилось легкое покалывание, и пальцы дрогнули в ответ на усилия его мышц. Он поспешно проделал то же самое с другой рукой и снова принялся яростно тереть руки снегом. Покалывание усилилось, превращаясь в жжение... затем он почувствовал, как в его пальцы горячей волной возвращается боль.

Возвращается жизнь. Жизнь — это боль.


«Теперь разотри нос и уши», — велел Юрий. Это оказалось легче, хотя тоже болезненно.

Ле-евой... Пра-авой... Ле-евой... Пра-авой... Леее...вой... Прааа...вой... Лее...вой — передышка — праа...вой — передышка... Сколько он уже прополз? Сколько в пространстве и сколько во времени? Какая бесконечная ночь... Ночь смены лет. Ночь праздника и веселья. Люди пьют шампанское, дарят друг другу подарки и поздравляют «с новым счастьем». Им нет дела до того, кто, коченея и выбиваясь из последних сил, ползет с перебитой спиной через нескончаемый черный лес... ползет, словно полураздавленный таракан...

Андрей снова ощутил на губах теплую соленую влагу, но это уже была не кровь. По его щекам текли слезы.

Он вспомнил, как однажды в детстве поймал большую муху и оторвал ей все ноги, оставив крылья. Ему было любопытно, как она теперь будет летать. Отпущенная в воздухе, муха полетела с плавным снижением, а потом ударилась в стену и упала на пол. Оттуда взлететь она уже не смогла и лишь жужжала, медленно сдвигаясь вдоль пола.

Неужели случившееся с ним — воздаяние за какую-то муху? Да нет, бред!

«Разумеется, бред, — прокомментировал Юрий. — Типично человеческий инфантилизм — как проблемы, сразу ударяться в мистику. Ты еще »Отче наш« прочитай».

«И прочитаю! — ответил Андрей. Прежде он не считал себя верующим, но прежде самой опасной его проблемой был не сданный вовремя зачет. — Отче наш, иже еси на небеси... Да святится имя твое, да придет царствие твое, да будет воля твоя..».

«Дур-рак!» — констатировал Юрий.

«Хлеб наш насущный... — упрямо продолжал Андрей. — Блин, как там дальше... И отпусти нам долги наши, как и мы отпускаем должникам нашим... Но избави нас от лукавого..».

«Давай-давай, — изгалялся Юрий. — Спецподразделение ангелов уже выслано по вызову. Если ты и дальше будешь заниматься такой ерундой вместо того, чтобы ползти, они успеют как раз вовремя, чтобы подхватить твою душу в момент расставания с телом».

Андрей некоторое время собирался с силами, опершись на локти и уронив голову. Затем, скрипнув зубами, пополз дальше.

Кто виноват в том, что произошло? Лиза? Нет, если бы не их размолвка, они бы приехали туда вдвоем, только и всего. Дина? Иркутов? Да все курильщики, какая разница, кто первый щелкнул зажигалкой... Минздрав предупреждает — курение опасно для вашего здоровья. Вот уж, воистину. Хотя куда больше виновата Золотарева или Марго — кто там из них был на кухне в последний раз и не завернул толком кран баллона... привыкли дома к электрическим плитам и микроволновкам... впрочем, они, в любом случае, за свою вину расплатились сполна. А что теперь будет с ним? Всю жизнь в инвалидной коляске? Стоит ли прилагать столько усилий ради такой жизни?

«Не раскисать, — скомандовал Юрий. — Может, теперь ты наконец усвоишь, что единственная реальная ценность в человеке — это его мозг. Все остальное — не более чем инструменты. Когда инструменты ломаются, это неудобно, но это всего лишь чисто техническая проблема. Главное, что твой мозг пока что работает».

«Посмотрел бы я на тебя на моем месте», — пробурчал Андрей.

«Я уже сказал — это неприятно, но не смертельно. Тем более что у тебя вышли из строя далеко не самые необходимые инструменты. Ноги не так уж сильно нужны цивилизованному человеку. Освоишь, наконец, толком компьютер и будешь работать, не вставая. Все, что нужно для жизни, можно заказывать по телефону, а теперь еще и по интернету, были бы деньги. Существо эпохи информационных технологий мало нуждается в перемещениях в пространстве. Вот если нечем нажимать на клавиши — это действительно проблема».

«Спасибо, ты меня очень утешил», — язвительно ответил Андрей.

«А я здесь не для того, чтобы тебя утешать. Я всего лишь называю вещи своими именами».

Внезапно Андрей услышал впереди шум. Это был звук, настолько хорошо знакомый каждому горожанину, что обычно сознание даже не фиксирует его — звук автомобильного мотора. Как видно, шоссе было уже совсем рядом.

Андрей рванулся изо всех сил. Левой-правой-левой-правой...

— Эй! — кричал он. — Эй, на помощь! На помощь!

Впереди между деревьями замелькал свет фар. Совсем близко, метров двадцать.

— Помогите!!! — кричал Андрей, надрывая горло. Он уже понял, что ему не успеть, но по-прежнему извивался и отталкивался руками.

Шум достиг кульминационной точки и стал удаляться.

Когда Андрей выполз на шоссе, он еще успел увидеть вдалеке красные звездочки задних фонарей машины.

Сулакшин со стоном уронил голову на руки. Слезы катились по его лицу, падая и тут же замерзая на холодном асфальте.

Ему не хватило пары минут, может, даже меньше... Если бы он тогда не остановился для молитвы... Впрочем, ему все равно была нужна передышка.

«Ну что ж, до шоссе ты добрался, — резюмировал Юрий. — Теперь разворачивайся направо и двигай к Силикатам».

Однако это было проще сказать, чем сделать. У Андрея болели руки, плечи, спина — в общем, все мышцы в той части тела, что еще сохраняла чувствительность. Последний отчаянный рывок окончательно его обессилил.

«Может, просто подождать следующую машину?» — робко подумал он.

«Следующей машины может не быть еще много часов. Не забывай, что в эту ночь люди празднуют, а наутро будут трезветь и отсыпаться».

Андрей продолжал лежать.

«Ты все понял?» — осведомился Юрий.

«Да понял я, понял... Сейчас, только с силами соберусь».

«Собирайся, только быстрее. Здесь сейчас где-то минус десять, не самая подходящая погода, чтобы загорать. Помни, кстати, про пальцы, нос и уши».

Андрей глубоко вздохнул (ребра в очередной раз напомнили о себе) и, стиснув зубы, пополз по обочине в сторону Силикатов.

Теперь ползти было труднее — сказывалось все вместе: полученные травмы, усталость и переохлаждение организма. После попыток докричаться до машины у него саднило и першило в горле, и это ощущение не проходило. Несколько раз Андрей разражался сухим, не приносящим облегчения кашлем. Горячий пульс стучал в висках, отдаваясь тупой болью. Глаза слезились не переставая.

Ле...ввв...ой... Пра...ввв...ой... Ле... Его рука уперлась во что-то твердое и холодное, вроде палки, но вместе с тем как будто покрытое мехом. Андрей поднял голову и увидел собаку — одну из бесчисленных жертв двойного предательства человека, который сначала вышвыривает своих друзей на улицу, а потом давит машинами. Этого крупного рыжего пса не раскатало в коврик, как многих его сородичей — должно быть, его отбросило ударом; так или иначе, после наезда он был еще жив. У него хватило сил доползти до обочины, где он и издох. Вот уж воистину — издох, как собака. Из оскаленной пасти тянулись черные сосульки замерзшей крови. На месте правого глаза зияла рваная дыра — вряд ли результат столкновения, скорее, успела постараться ворона.

Андрей брезгливо отдернул руку от промерзшей собачьей лапы. К горлу снова начала подниматься тошнота.

«Он, как я, — подумал Андрей. — Так же полз с перебитой спиной... и я так же сдохну здесь на обочине».

«Без банальных метафор, конечно, не можешь обойтись? — поинтересовался Юрий. — Тоже мне, князь Андрей Болконский, созерцающий засохший дуб! Сулакшин твоя фамилия. Обползай эту дохлятину и двигайся дальше».

И Андрей двинулся. Кусая губы, кашляя и периодически постанывая, он полз и полз вдоль черного ночного шоссе, бесконечного, как сама смерть. Мысли его начинали путаться, в голове проносились бессвязные обрывки фраз, как это бывает при засыпании, в какие-то моменты он даже переставал понимать, где он и что с ним — но руки по-прежнему поочередно выдвигались вперед, упирались в смерзшийся снег и тянули за собой тяжелое непослушное тело. Абстрактные понятия, такие как «Новый год» или «медицина», таяли и уходили, оставались простые сущности, понятные первой сигнальной системе — боль, холод, тьма, свет...

Андрей не сразу понял, что видит свет. Какое-то время он лишь тупо смотрел на него, как загипнотизированный. Свет. Приближается. Два глаза. Фары. Машина!

Сознание щелчком встало на место. Автомобиль был еще довольно далеко, но ехал быстро, не ожидая каких-либо помех на прямой и пустынной дороге. Андрею следовало поскорее переползти на встречную полосу, чтобы не остаться не замеченным — и чтобы у водителя было время затормозить. Не хватало еще попасть под ту самую машину, которая должна его спасти.


Андрей переполз разделительную линию и остановился, чтобы не лезть под колеса. Одной рукой он упирался в шоссе, а другой размахивал — как ему казалось, высоко, хотя на самом деле на уровне головы. Фары ослепили его — стало быть, он попал в полосу света, и водитель не мог его не увидеть. Действительно, визгнули тормоза, и машина стала сбрасывать скорость. Но, как видно, водитель заметил его все же слишком поздно и не смог полностью остановиться, а вынужден был объехать. Андрей устало опустил вторую руку. Дело сделано. Сейчас машина окончательно остановится где-то позади него, хлопнет дверца, послышатся торопливые шаги...

Двигатель снова взревел, набирая обороты. Звук быстро удалялся. Андрей, не веря ушам своим, повернул голову. Автомобиль мчался прочь еще быстрее, чем раньше.

«Он уехал, — тупо подумал Сулакшин. — Уехал».

[Джеймсон]

Часть третья
«Как видишь», — согласился Юрий.

«Может, он поехал за помощью?» — Андрей попытался ухватиться за надежду.

«За помощью! Не смеши меня! Бросил тебя подыхать на морозе, чтобы поехать за помощью!»

«Но почему? Почему он не остановился?»

«Мир состоит не из добрых самаритян, как ты мог уже не раз убедиться, — усмехнулся Юрий. — Ему — или ей, это могла быть и женщина, — короче, тому, кто за рулем, совершенно ни к чему лишние проблемы. Везти тебя в больницу, давать показания милиции, а вдруг ты еще умрешь по дороге... И вообще, откуда этому человеку знать, что ты действительно нуждаешься в помощи, а не сообщник бандитов, желающих завладеть его машиной? Тачка-то классная была, между прочим. «Ауди», если я не ошибаюсь».

Андрей попытался ползти к противоположной обочине. Асфальт ободрал ему локоть через дыру в пиджаке и рубашке. Головная боль охватила уже лоб и затылок, откуда-то изнутри волнами накатывала дурнота. Сулакшин закрыл глаза и повалился на асфальт.

«Эй, эй! Разлегся! Ты покамест не в Силикатах. Поднимайся и ползи вперед».

«Не могу», — ответил Андрей, не открывая глаз.

«Можешь. Просто не хочешь».

«Сил совсем нет. У меня, наверное, температура».

«Если не будешь шевелиться, у тебя скоро будет температура минус десять. Ползи».

«Дай мне немного отдохнуть».

«Знаем мы эти отмазки. Ты сейчас уснешь и уже не проснешься. Ползи. Ну? Ни за что не поверю, что ты не можешь просто передвинуть вперед левую руку. Это пустяковое усилие. Вот так. А теперь напряги бицепс. Помогай себе правой рукой, отталкивайся! Вот видишь, а говоришь — не можешь. Теперь правую руку вперед..».

Кое-как, продирая новые дыры в одежде и ссадины на коже, Андрей добрался до обочины.

«Все, теперь ты уже не на асфальте. Теперь будет легче. Не останавливайся. Отдыхать будешь потом».

Теперь эпизодическими были уже не моменты забытья, а моменты прояснения сознания. Несколько раз Андрей приходил в себя, обнаружив, что сползает в канаву или, напротив, вновь обдирает локти об асфальт. В ушах монотонно пищало, словно кто-то забыл выключить телевизор, когда кончились передачи. Перед глазами плавали пятна преимущественно темно-красных оттенков. Этюд в багровых тонах... штанах... малиновые штаны — два раза «Ку!»... Элементарно, Ватсон! Ватсон, Ватсон, ты могуч, ты гоняешь стаи туч... Есть ли у вас план, мистер Фикс? Пошел отсюда, наркоман проклятый... Почему так холодно? Кажется, ему снится, что он ползет по снегу... «Не снится! Нельзя спать!» — прорвалось откуда-то издалека, из другого мира. А почему нельзя? Почему, собственно, благородному дону... Бум!

Он ударился лбом. Даже не ударился, просто ткнулся — слишком маленькой была его скорость. Какая-то железная хреновина торчит из снега. Высокая и тонкая железная хреновина. Какой идиот поставил ее на дороге. Наверное, это лыжная палка. Он где-то оставил свои лыжи, ему было лень ехать с ними в транспорте, и он оставил их в углу прихожей напротив трех женских шуб. Надо вернуться... вернуться за лыжами, потому что теперь у него есть палка...

«Ты очнешься или нет?! — наконец докричался до него Юрий. — Какие, к черту, лыжи, какая палка?! Это не палка, это дорожный знак!»

А... Ну знак так знак. Знак-знак. Знак-так-так. Он пополз мимо.

«Посмотри на него!»

Зачем?

«Посмотри!»

Он попытался поднять голову. Нет, слишком высоко.

«Отползи подальше и посмотри!»

Вот привязался. Ну ладно. Леее...ввв...ой... Прааа...ввв...ой... Шея совсем задеревенела, а приходится задирать голову... Что-то написано. (Буквы плавали и двоились в слезящихся глазах, и вокруг кружились черные мошки.) Си-ли-ка-ты.

Силикаты!

Сознание вновь вернулось к нему. Он добрался, он дополз! Теперь остались считанные метры. От шоссе идет совсем короткая дорога, переходящая в главную улицу поселка. Вот, вот видны впереди ворота...

Ворота? А как он их откроет?

Андрея охватили ужас и злость одновременно. Неужели ему суждено погибнуть в нескольких метрах от спасения только потому, что он не может встать на ноги и отодвинуть засов?!

Свежевыработанный адреналин придал ему сил. Расстояние до ворот он преодолел на удивление быстро — с точки зрения его нынешнего способа передвижения, конечно. Его усилия были вознаграждены — в воротах, запертых для автотранспорта, была незапертая калитка для пешеходов. Андрей оттянул за низ железную дверцу и прополз внутрь.

Он лежал на главной улице поселка. Цель была достигнута. И только тут он обратил внимание на то обстоятельство, что ни в одном из домов нет света.

«Конечно, ведь уже, наверное, почти утро, — подумал Андрей. — Даже те, кто праздновал, легли спать».

— Помогите! — попытался крикнуть он. Голос прозвучал слабо и хрипло, и тут же его скрутил затяжной и мучительный приступ кашля, раздиравшего горло и грудь. Когда кашель, наконец, отпустил его, Андрей снова пополз вперед, вновь и вновь напрягая саднящее горло. Но нигде не зажглось окно, не отодвинулась занавеска, не скрипнула дверь.

Андрей оглядывался по сторонам, отыскивая признаки жизни. Улица была расчищена, однако по сторонам ее лежал снег. Ровный снег, тронутый разве что птичьими следами — но ни одного отпечатка человеческих ног не вело к запертым калиткам. Точно так же не было и следов шин у широких ворот, предназначенных для автомобилей. Андрей заглядывал на участки сквозь проволочную сетку и между досками оград. Снег, повсюду глубокий нетронутый снег, закрытые ставни, тяжелые висячие замки на дверях сараев...

Он прополз Силикаты из конца в конец. Поселок был пуст.

«Что ж, этого можно было ожидать, — спокойно сказал Юрий. — Силикаты — дачный поселок. На дачах обычно живут летом».

«И ты знал об этом с самого начала!»

«Конечно, знал».

«Почему же не сказал?!»

«Потому что тогда бы ты пополз на станцию и замерз в лесу. Это без вариантов, ты и сюда-то чудом добрался, а там пришлось бы все время ползти по заснеженной тропе. А здесь все-таки был шанс. Есть любители праздновать Новый год за городом, кому как ни тебе это знать. Кроме того, здесь мог быть сторож — по нынешним временам небезопасно оставлять дачи на зиму без присмотра».

И сторож действительно был! Более того, в эту ночь он честно исполнил свою обязанность, в половине двенадцатого обойдя с фонарем и ружьем вверенный ему поселок. Заходить на участки ему не было надобности — как и Андрей, он видел по нетронутому снегу, что никакие неподобающие личности не забрались отмечать Новый год на чужой даче. После чего сторож вернулся в свою сторожку за водонапорной башней (куда Андрей в темноте не догадался заглянуть) и, приняв на грудь положенное по случаю праздника число грамм и посмотрев некоторое время телевизор, завалился спать почти до полудня. Криков Андрея он, разумеется, не слышал.

«И что теперь?» — поинтересовался Сулакшин с равнодушием обреченного.

«В общем-то, положение весьма скверное. Здесь все дома заперты. До станции пять с лишним километров — больше, чем то расстояние, которое ты уже прополз. Твой последний шанс — что какая-нибудь машина все же подберет тебя на шоссе. Шанс, как ты мог убедиться, невелик, но это все, что у тебя есть».

Андрей приподнял голову и вновь уронил ее на руки. В черепе словно плескалось густое горячее варево, тяжело бившееся о стенки. Боль пульсировала в висках, лбу, глазах, затылке, наполняла мышцы, ломала и вытягивала кости и суставы, жгла ободранную и обмороженную кожу... Вместе с тем с ощущением тяжести соседствовало дурманящее ощущение легкости и пустоты, характерное для высокой температуры.

Отступившая было багровая пелена забытья возвращалась, делая все проблемы внешнего мира далекими и нереальными. Реальной оставалась только боль, но Андрей чувствовал, что и она скоро утихнет, и тянулся навстречу забытью.

«Ты понял, что я сказал?» — настойчиво осведомился Юрий.

«Да».

«Тогда поднимайся и ползи на шоссе».

«Не хочу».

Это «не хочу» вместо обычного «не могу», похоже, впервые обескуражило Юрия.

«Не хочешь жить?» — без прежней насмешливости в голосе уточнил он.

«Не хочу, — подтвердил Андрей. — Мне все надоело. Я слишком устал».

«Это минутная слабость. А смерть — это навсегда, ты это понимаешь?»

«Ну и пусть. Мне уже все равно».

«В крайнем случае умереть можно и на шоссе», — сделал последнюю попытку Юрий.

«К чему лишние усилия? Я хочу только, чтобы это поскорее кончилось».

Юрий какое-то время молчал, и Андрей успел уже почти забыть о нем.

«Ну что ж, — сказал Юрий наконец, — логика тут ничего не может поделать. Мне больше нечего тебе предложить. Прощай».

Андрей почувствовал, как ощущение пустоты в его сознании усилилось, и на какой-то момент это его испугало, но затем испуг исчез из памяти.

Он неподвижно лежал посреди улицы, между двумя последними домами поселка. Его дыхание было тяжелым и хриплым; с каждым выдохом воля к жизни покидала тело вместе с белым облачком пара, и с каждым вдохом вместе с ледяным воздухом в него входила смерть. В какой-то момент он вдруг понял, что ему уже не холодно; гаснущее сознание лениво вытолкнуло на поверхность прочитанное когда-то разъяснение, что так всегда происходит с замерзающими. «Я умираю, — подумал Андрей. — Мне хорошо». Отрывочные, бессвязные образы мелькали и кружились в его мозгу, словно русалки вокруг опускающегося в пучину корабля. Лето... пляж с набегающими волнами... собака во дворе, и на носу у нее очки, чтобы лучше видеть мышей... Андрюха, экзамен будут принимать в столовой, туда гвозди завезли... производится посадка на рельс... почему рельс? ну это как электрический стул в метро... сынок, вставай, ты опоздаешь в школу... мама, мне можно не ходить сегодня в школу, потому что я умер...

«Мама этого не переживет». Это была иная, трезвая мысль, пробившаяся через затягивавшую его муть. Он попытался отмахнуться от этой мысли, но она настойчиво вторгалась в сонное царство, разрывая туманную завесу и разгоняя призраков. «Мама этого не переживет».

Произошло чудо — вместо того, чтобы удариться о дно, поднимая облако ила, и развалиться на куски, тонущий корабль вдруг булькнул остановившимся винтом, выпустил пузыри из залитых водой труб и устремился к поверхности. Вода с шумом отхлынула в стороны, выпуская его обратно на воздух. Андрей открыл глаза, разлепляя смерзшиеся ресницы.

«Блин, я же подохну здесь!»

Холод и боль немедленно вернулись на насиженные места. Но вместе с ними — и желание жить.

Сколько он тут прохлаждается? Все еще темно... Эта ночь длится целую вечность. Но, может, это забытье позволило ему хоть немного восстановить силы? Надо ползти. На шоссе и дальше, в сторону станции. Ллле...ввой... Пррра...ввой...

Он добрался лишь до середины поселка, когда сознание его снова стало мутиться. Как бы там ни было, а чудес не бывает. Даже заработавший двигатель не избавил корабль от пробоин в днище; пучина вновь готова была принять свою жертву. Но Андрей продолжал ползти. Он выполз через калитку, хотя глаза его были уже закрыты, и мысли путались; он дополз до шоссе и даже свернул на обочину в правильном направлении, в сторону станции. Меж тем уже светало; в небе на востоке пролетел самолет, перечеркивая рассвет серым инверсионным следом — его пассажиры вынуждены были встречать Новый год в аэропорту и полагали, что им жутко не повезло. Но Андрей не видел всего этого. Он полз и полз вперед, отклоняясь то влево, то вправо, но в целом сохраняя направление, пока его снова не повело на асфальт. Встретив резко возросшее сопротивление, он свалился и больше уже не двигался.

[Джеймсон]

Эпилог
— Конечно, вам сейчас очень тяжело... но вы должны понимать, что все могло быть гораздо хуже. Когда его доставили, всего обмороженного, с двусторонней пневмонией... я не хочу пугать вас всеми подробностями, но мы фактически достали его с того света. Сейчас, по крайней мере, жизнь его вне опасности...

Стоя рядом с плачущей старой женщиной, которой никто не дал бы меньше шестидесяти, хотя матери Андрея лишь недавно исполнилось 46, Лиза вполуха слушала врача и ругала себя за свою вспышку благородства. Собственно, и не благородство это было, просто она, не раздумывая, поступила «как положено» и вот теперь не знает, как выпутаться из этой ситуации. Нина Викторовна не знала о размолвке Лизы с ее сыном, и у Лизы не хватило духу сказать ей об этом во время телефонного разговора.

Впрочем, не факт, что мать Андрея вообще бы поняла какие-то объяснения, учитывая состояние, в котором она находилась. Все, что Лиза усвоила из ее путанных слов — что с Андреем случилось какое-то жуткое несчастье, кажется, он попал в аварию, и надо приехать в больницу. И вместо того, чтобы ответить, что да, конечно, это ужасно, и она страшно сочувствует, но она сама простудилась, у нее температура 38, да, поэтому, собственно, они и не встречали Новый год вместе, так что она никак не может, да, ей очень жаль, она так надеется, что Андрей поскорее поправится — вместо того, чтобы придумать и озвучить этот простой ответ, а позже осторожно сообщить, что у нее вообще-то уже давно другой «друг» (что пока было неправдой, но кого это касается) — вместо этого она послушно записала адрес больницы и пообещала, что приедет.

Конечно, ей и на самом деле было жаль Андрея, и она бы хотела, чтобы он поправился — но теперь она знала, что он навсегда останется инвалидом, и мучительно думала, как бы ей поприличней выйти из этой истории. Бросить здорового благополучного парня — это одно, а бросить несчастного калеку — совсем другое. Хотя второе, несомненно, куда более логично, и формально к ее поступку отнесутся с пониманием, но за спиной будут шушукаться и осуждать за черствость и бездушие. Много общих знакомых, вот что плохо...

— Вы понимаете, в принципе функции головного мозга восстановились, но мы не можем сказать, что он в сознании... в обычном значении этого слова, — продолжал объяснять врач. — Очевидно, слишком глубокими оказались последствия пережитого им шока... пока мы ничего не можем с этим поделать. Вот почему мы возлагаем надежду, что, увидев вас, он, возможно...

Они вошли в палату. Нина Викторовна сумела взять себя в руки и спрятала носовой платок — врач предупредил, что «вы ни в коем случае не должны волновать его».

Андрей лежал на кушетке в окружении разной медицинской аппаратуры, которую Лиза доселе видела только в кино. Узнать его было невозможно — лицо, обожженное, обмороженное и порезанное, было забинтовано, виднелся лишь рот, тонкие трубки, уходившие в скрытый под повязками нос (или то, что от него осталось), и правый глаз. Глаз был открыт, но выглядел не более осмысленно, чем у плюшевого мишки.

— Андрюшенька! — Нина Викторовна наклонилась над этим глазом, уставленным в белый потолок. — Сынок!

С помощью оптики можно было бы заметить, что зрачок чуть расширился, уловив изменение количества света. Но это было все.

— Вот, посмотри, и Лиза к тебе пришла, — Сулакшина ухватила девушку за локоть и чуть не силой подтащила ее к кровати.

— Андрей, — сказала Лиза. Собственный голос показался ей чужим. Впрочем, она уже понимала, что это бесполезно. Она больше не смотрела на страшный своей бессмысленностью глаз и забинтованное лицо; ее взгляд скользнул ниже, на одеяло и потом на руки Андрея, пристегнутые широкими лентами к кушетке.

Многочисленные бинты не могли скрыть, насколько изуродованы эти руки (на правой пришлось отнять четыре пальца, на левой три), но внимание Лизы привлекло не это.

Руки чуть заметно двигались.

Вот левая делает движение вперед, насколько позволяет лента, на какой-то момент застывает, потом медленно отодвигается назад и останавливается. Потом те же движения совершает правая рука. Потом снова левая...

Он все еще полз.

Лиза поняла, что самая долгая ночь для Андрея не кончилась.

И не кончится никогда.